Самоуверенно утверждая, что «l’'etat c’est nous» [156] , класс этот дает в иных случаях право называть самодержавный строй бюрократическим, и радикалы бьют в слабые места не бюрократию, а власть, и осуждают не бюрократию, а строй, связывая действия чиновников с волею Монарха. Бюрократия отталкивает от себя и приверженцев монархии, видящих расхищение царской власти, и укрывательство за ней — нередко беззакония и попустительства. Состав бюрократии к XX веку играет решающую роль. Начиная с некоторых придворных и кончая канцеляриями, в среду правительства допущен вход ряда авантюристов и массы либеральной интеллигенции. В 1905 году чиновники смешались с улицей и смычка с обществом становится физической. Еще недавно гордая и независимая бюрократия и общество, нападающее на бюрократию, составляют одно, — объединяясь в гостиных, канцеляриях, ресторанах и на улице. Военное общество сливается с гражданским, и многие мыслят с ним заодно. Под видом борьбы к 1917 году общество сливается с бюрократией.

С конца 1890-х годов своей двойственностью, своей видимой для всех мелочной, местнической, внутриведомственной и с провинцией борьбой — правящий класс сам дает право себя порицать и не щадить, и не умея защитить ни себя, ни власти, во имя самозащиты нападает на власть.

Облагораживая служилый класс, встает фигура Столыпина, защищающего жизнью Царя и Россию, и тем ярче для истории выступают бесцветные тени остальных.

Наш правящий класс, не в пример всем другим странам, всем обязан Государям: почестями, арендами, пенсиями, заботливым расположением монархов, и мы уже знаем, как в 1917 году заплатит им за это знать и бюрократия.

И те несколько консерваторов, которые выступают в слабо читаемой консервативной печати, видя ход событий к распаду, до 1900 года отстаивают силу правительства, верят еще в нее, но, убеждаясь с этой эпохи в его бессилии, оппортунизме, попустительстве, ошибках и в непризнании здоровых желаний и мыслей крестьян и местных людей, а главное — в неспособности защитить Монарха и строй, самые благонамеренные вынуждены на выступление против бюрократии, и этот класс по своей вине теряет последних защитников. Теряя авторитет, не имея корней в народе, бюрократия сдвигается в сторону радикалов.

Щадит правительство и осторожно в своих обвинениях, во имя верности к Монарху, — одно поместное дворянство, но и его голос будет и замолчан и заглушен тем же ревнивым правящим классом.

Бюрократия не дает сомкнуться силам, верным Государю.

Нельзя отрицать, что как в обществе, так и в бюрократии были люди, выдающиеся по труду и знанию. Такие были, держась старых традиций, оставаясь до конца неподкупными и твердыми. Были и трудоспособные, и достойнейшие, но с 1900-х годов «верный» тип чиновника уходит в тень, старея, не умея догнать запросов нового времени и не сочувствуя политике авантюризма и начавшемуся метанью из стороны в сторону.

В передних рядах Петербурга, не составляя сплоченного ядра, оказываются новые люди. Это даже не класс, а галерея меняющихся во имя карьеры чиновников. Кланяясь на обе стороны, и консерватизма и либерализма, стараясь угодить всем и не угождая никому, они делают политику. Однако делать политику без преемственного плана не удалось; за политикой стояла история, которая считалась только с Монархом. Пути же истории всячески загромождались бюрократией и обществом, и история неизбежно должна была в 1905 году временно остановиться.

Новый прирост к бюрократии — парламент — усилил централизацию, подорвал авторитет и живую силу монархии — нагромождение усилилось, и уже с 1905 года Россия, не имея защитников закона, была брошена на путь развала.

Для одних бюрократия конца XIX века — «стена», отделяющая власть от народа, для других — стена, ее ограждающая, окажется плетнем, через который шагнет общество — улица, чтобы покончить с царской властью. То же общество в 1917 году даст «вторую» свою бюрократию — правящую уже без всякой совести и разума во имя революции. Эта бюрократия не сумеет ни властвовать, ни управлять, ни сопротивляться, засядет в Зимнем дворце под защиту женского батальона и кадетов, и бесследно исчезнет за границей.

Последняя попытка возрождения бюрократии, в тылах белых и иных армий, тоже бессильна; общество не сумеет взять власть ни в Уфе, ни в Омске, ни в Риге, ни в Архангельске, ни в Крыму, найдя описание своих дел в летописях Гинса, Будберга, Сахарова и прочих [157] . От этих описаний веет безысходной бездарностью общества, осмеливавшегося думать, что можно вернуть и спасти Россию без Царя.

Старая бюрократия окажется за рубежом и, не объединенная, не подаст авторитетного голоса в среде некоторых сочувствующих старой России стран. Запад не признает веса бывшего правящего класса, доказав тем, что мир считался с нами только через Монарха.

С конца XIX века бюрократия и общество составляют одно целое. Тот же дух, те же интересы, те же нравы создают полное органическое слияние. Борьба с Думой и обществом была комедией, и если Дума за десять лет была неспособна дать ни одного творческого закона, кроме переворота 1917 года, то и правительство, кроме Столыпина, не только не дало ничего сильного и планомерного, но не выдвинуло ни одного сколько- нибудь сильного оратора или защитника строя в противовес обвинениям общества и Думы, падающим на голову монархии. Бюрократия не отведет этих ударов и не примет их на себя.