Перечтем Голохвастова, «Земство в Смутное время»: «Иоанн Грозный дал северо-востоку земскую автономию… и когда воцарился Владислав, земская изба, великолепно устроенная, с подоходным налогом, кадастром, денежными раскладками, богатая, независимая и верная самодержавию, сговорилась по волостям и городам, двинула вперед Минина и покончила с поляками и ворами, выведя, как матка, Династию Романовых и крепя их долго Земскими Соборами» [166] .

Примеров много: самоуправление, земская Русь, когда-то богатейший Псков и Новгород, наконец самобытная Финляндия… и жажда, жажда хозяйственных людей творить за свой страх, но на пользу страны и Государеву, и вотчинников, и торгового люда, и богатейших в былом крестьян. Примером служит Сибирь, по счастью забытая, далекая от бюрократии: сколько сил накопила она, сколько упорства показали там пришедшие «дряблые» из центра люди. По «азам» да по «херам», не отгораживаясь никакими стенами, создавали сибиряки в глуши степей и тайги хозяйскую вольную силу! Всем нутром Россия просила и ждала, назовем для краткости — «децентрализации». Ждала на места: работу, власть, местное хозяйское законодательство, торговлю.

С 1894 года одинокие голоса требовали местной реформы [167] , прихода, укрепления уезда, советов в губернию или область — при управлении, контроле и общегосударственном законодательстве центра.

Катков писал: «Правительство идет» [168] … но оно никуда с Фонтанки и Мойки не шло, и кончило тем, что постыдно — ушло.

Если бы в Петербурге было еще ядро, головка правящего центра, который бы шел дружно к цели и укреплял монархию. Но было обратное: на протяжении всей эпохи происходил вечный раздор ведомств и расхищение самодержавия. А местная Россия жила бесправная, но творила. Медленно, без средств казны — шла вперед. Консервативная, здоровая, она представляла из себя главную опору царскую, но год от году восставала на бюрократию, отказывавшую ей в доверии и мешавшую ей развиваться. Бессмысленная оппозиция тверского земства была единична и сочувствия в земстве не встретила.

Помнилась еще старина, грезилось крепкое самоуправление Иоанна Грозного. Вопрос висел в воздухе, но никто не смел его ставить, кроме двух-трех фанатиков из консервативной печати [169] .

У России было два пути: самоуправление или довершенная централизация бюрократии — парламентаризм. Победили общество и бюрократия, возглавляемая Витте.

Он и все его последователи предпочитали получать миллиард с акциза и делать займы, чем идти на широкое развитие производительности труда при самоуправлении областей.

Централизация довершится Думой и — самоуправление похоронено. Как и в вопросе общины, бюрократия в течение полувека отводит Государей от этих решений — придвигая события к 1917 году.

В 1905 году наше общество и Запад торжествовали. Крылья власти и рост сил народа на местах были связаны — парламентом.

На ломку строя прародителей Государь не решался: императорство по теории и государственное право не допускало областного самоуправления. Витте доказывает (неверно), что самодержавие даже с земством несовместимо.

Государь опирается на систему, так как с самого воцарения ему доносят и доказывают о «ненадежности» провинции. Бюрократия не допускает реформы строя, допустив потом его крушение. Не допустит самоуправления и собрание поденных депутатов, тянущихся к власти.

Лишь в 1915 году [170] Государь сознает всю тяжесть опутавшего его центра; он готов решиться на переворот, но ему не дадут обратиться к земле, зная, что даруй он областные самоуправления — власть его вырастет и народная Россия не допустит революции. И действительно, первыми после революции будут защищаться области, удаленные от центра: забродит против воровской власти Кавказ, Крым, Туркестан. Зашевелятся Урал, Сибирь и степи. Загорятся восстания в кубанских станицах, не примут коммунизма ни Финляндия, ни Балтика, ни Польша. Бороться будет дальнее Поволжье. В областях живет здоровый дух; иной, чем в омертвелом, обезволенном центре.

И мы будем ждать, как и при Владиславе, что подыматься начнут из беды и крови области, а не партии, и не городу, а провинции и деревне выпадет честь подъема национальных сил: с какою частью земляческих войск сольется народная сила — говорить еще рано [171] . Но так будет. И в укор двухсотлетнему прошлому — история, спустя вековой сон, природой вещей поворотит жизнь на свой лад — устроения независимой и единой в своих свободных экономических частях России. Того добьется сила земли, сила земская, земляческая, обманутая и усыпленная Петербургом.

Вернемся к началу царствования. В ночь убийства Александра II по улицам столиц не расходилась сплошная толпа верного государям народа. Государь Николай II помнил тот день и ночь.

По вступлении на престол он вникает в управление. Он живет и правит по заветам отца. Политическое влияние на него имеют двое: Победоносцев и Витте. Первый — защитник старины и весь неподвижность. Второй — за прыжки в неизвестное. Оба умны, упорны, резки, — но едва ли преданы Государю. У обоих законченного плана управления нет.

Остальное окружение — светское, и ни совета, ни чувства к Государю оно в своем большинстве дать неспособно. Карьера, развлечение, парады, приемы, протекции, интриги, личные интересы поглотили чувства света. Старый опытный состав бюрократии исчезает. Безличного Дурново и немудрого Сипягина сменяет волевой, умный, до мозга чиновный Плеве. Бюрократия делится надвое: за Витте и за Плеве. Шесть лет на виду у всех длится эта борьба. Плеве боится самоуправления. Не любит дворянства и земства и не знает деревни. Советами двух-трех роковых для себя и страны советников [172] он правит Россией именем Государя. Он закроет важнейшее Особое совещание 1901 года [173] и не сумеет разоблачить Шиповский съезд [174] . Набросает массу проектов и, не кончив ни одного, вырвет у Государя Манифест 26 февраля 1904 года [175] , укрепляющий общину.