Шрифт:
А потом русский стал стрелять в побежавших на выручку…
Было мало вероятного, чтобы один погнался за двумя… Но они были осторожны…
По людям, сидящим у костра, так легко стрелять ночью…
Я не стану описывать всех трудностей пути, которые пришлось испытать Семёну и Петьке, и их косолапому спутнику в следующие пять-шесть дней.
Скажу только, что Семен ни на час не упускал из виду беглецов…
Он шел за ними по пятам.
Он не подходил к ним ни разу ближе четырехсот пятисот шагов, но всегда имел их на виду впереди себя.
В этом ему много помог его оптический прибор для стрельбы по дальним мишеням…
На шестой или седьмой день лес остался позади…
Вокруг шумело и волновалось травяное море…
Вот она степь… до самого горизонта…
Трава еще далеко не достигла полного роста и сверкала пышной яркой зеленью.
Только вдали она принимала голубоватый оттенок.
Зеленые волны перекатывались кругом… Издали навстречу плыли голубые волны.
Белые облака бежали по синему небу, и вместе с облаками скользили по земле их лёгкие тени, волнуясь на гребнях изумрудных волн…
Воздух был сырой и теплый.
От земли поднимались испарения; колыхалось и дрожало в горячей атмосфере над горизонтом трепетное марево…
В низинах кричали гагары, свистели чибисы, кулики.
Стройная косуля грациозно и легко, подняв острую мордочку и насторожив уши, пробиралась осторожно к озеру… Не колыхнется вода в озере… Озеро дремлет. Звенел ключ, скрытый в траве…
И казалось, зазвенит хрустальная гладь озера, если косуля коснется его ногой.
Кругом ни жилья, ни деревца…
Только на востоке на горизонте синеет лес…
XIX
Требовалось много ловкости, много уменья воспользоваться малейшими выгодами местности, чтобы идти по степи незамеченным по пятам двух людей, несомненно очень осторожных, очень отважных, проведших многие годы, полные опасных приключений и всяких случайностей в таежных дебрях.
Но Семен был травленный волк.
В степи он держался еще дальше от намеченной жертвы, чем в лесу.
Да здесь и не требовалось быть особенно близко к беглецам.
Степь не успела еще как следует зарасти травою. Трава не поднялась. Человека видно было за версту.
Петьку Семен оставлял обыкновенно позади себя версты на полторы, пробираясь один со своим медведем в густой траве, по буеракам, руслам, ручьев, мелким кустарникам, попадавшимся кое-где по степи в низких местах.
Иногда он забирал далеко в сторону, пускался в брод через мелкие озерца, через болота.
Но ни на минуту он не упускал из глаз беглецов.
Петьке издали он представлялся совсем маленькой точкой, и он шел за этой точкой, тоже, как Семен, переходя в брод речки и озерца, сворачивая в сторону там, где в сторону сворачивал Семен…
Он тоже ни на секунду не упускал из глаз Семена…
Иногда на него нападало отчаяние.
«Да когда же, наконец, все покончится?»
Ноги у него болели. От пота и от грязи рубашка под пиджаком расползалась и на швах, и на «живых» местах… Давно немазанные сапоги ссохлись, загрубели и стали как деревянные…
По вечерам, когда японец и его спутник останавливались на отдых, останавливался и Семен.
Тогда к нему под защитой сумерек подползал Петька.
Они закусывали все тою же сушеной козой и провизией, захваченной Семеном в лодке вместе с факелами, и спали поочередно.
Сперва Петька, потом Семен, потом опять Петька.
Утром Семен оставлял Петьку на месте ночлега, а сам шел дальше.
Петьке он приказывал сниматься только тогда, когда он Петьке едва будет виден…
Так прошло два дня.
Наступил третий день.
Петька тащился, напрягая последние силы и мало заботясь о том, видит ли его проклятый цирюльник или не видит.
Раза два, проходя небольшим болотцем, где только что прошел Семен, он увидел следы его ног.
С каким-то ожесточением пошел он по этим следам, словно давил их своими ногами…
Слезы набегали на глаза от усталости, от сознания бесцельности всех их блужданий с Семеном, от досады и невольной злобы против Семена.
Может, правда, эти манзы пойдут к себе в Китай или Японию…