— Рано начинают день сумасшедшие, — заметил один извозчик, скосив глаза в сторону завода.

Привратник в ту же минуту юркнул обратно в ворота.

Между тем Майр вместе со свитой поднялся уже на второй этаж здания конторы и стоял перед дверью, обитой зеленым сукном, перед дверью некогда его собственного кабинета, на которой висела небольшая картонная табличка с вызывающей надписью: «Производственный комиссар».

— Какая наглость! — взорвался поручик Штерц и, на всякий случай оглядевшись, сорвал табличку.

Владелец завода вставил в замок нужный ключ, повернул его, нажал ручку, какое-то мгновение помедлил, затем решительно открыл дверь и облегченно вздохнул.

Поручик Штерц, стоявший за спиной зятя и заранее подготовившийся ко всяким неожиданностям, должно быть, не был бы слишком поражен, если бы в этом наконец-то открывшемся перед ними кабинете производственного комиссара обнаружил на письменном столе ни более, ни менее, как труп самого Эгерского архиепископа в мантии и митре и с огромным, багровым от крови гвоздем в сердце, что явилось бы вопиющим свидетельством неслыханных злодейств, творимых на заводах в связи с их национализацией. Но там не оказалось никакого Эгерского архиепископа, не оказалось даже самого захудалого аббата из ракошпалотского прихода. Более того. Там вообще никого не оказалось. В этом кабинете самым прискорбным образом отсутствовали не только трупы священнослужителей, но даже — о, эти типичные большевистские козни! — лошади исчезли.

Дело в том, что Хуго Майр до революции держал на улице Алаг прекрасную конюшню для скаковых лошадей и даже принимал участие с переменным успехом в венских скачках. Как он утверждал, еще граф Иштван Сечени, основываясь на примере англичан, выразил мнение, что одним из главных устоев процветания нации являются скачки. Исходя из этого, шеф до революции украсил дубовые стены кабинета мрачного чугунолитейного завода цветными литографиями известных английских чистокровных скакунов, а также звезд его собственной алагской конюшни в золоченых рамках. Теперь все это исчезло: не было здесь ни архиепископа, ни лошадей! Стены были голые, лишь кое-где к ним были приколоты кнопками отвратительные производственные графики. Более того, в одном месте была прикреплена красная звезда, которую поручик Штерц, вскочив на стул, сорвал с победоносным видом.

Через распахнутое окно доносилось жужжание вентиляторов первой вагранки, а вот загудела заводская труба. Ввиду того что был литейный день да еще предстояло изготовить какие-то довольно хрупкие подшипники, главный инженер прибыл на завод вскоре после половины седьмого. Этот плотный, высокого роста человек прежде всего поднялся в кабинет производственного комиссара. Ему стало не по себе, когда в приемной, где обычно сидела секретарша, он увидел полицейского в полной форме и здоровенного субъекта в штатском. Главный инженер, никогда не терявший присутствия духа и даже юмора, тотчас осведомился:

— Вы явились по вопросу отливки наручников?

— Не откажите в любезности войти, — с отменной учтивостью пригласил его сыщик, указывая на обитую дверь кабинета.

Главный инженер вытер пот со лба. Он, разумеется, уже кое о чем догадался, недаром же несколько дней подряд в городе толковали о том, что готовится отмена национализации, а он, проведя на заводе десять лет, прекрасно знал бьющую через край энергию Майра. Однако сейчас, когда, отворив дверь, он увидел за письменным столом производственного комиссара птичью головку шефа, а в кожаных креслах двух поручиков с сигарами в зубах, он был застигнут врасплох. Он чуть было не сделал движение, чтобы отпрянуть назад, и прошло несколько долгих секунд, пока он полностью овладел собой и черты его лица приобрели обычное выражение.

— Добрый день, — произнес он.

— Добрый день, господин главный инженер, — сдержанно отозвался шеф и, не поднимаясь с места, протянул инженеру руку; сесть он ему не предложил…

В кабинете стояла глубокая тишина.

«Чтоб тебе сдохнуть», — пронеслось в голове у главного инженера; он ждал, чтобы первым заговорил шеф.

«Этого я вышвырну», — в свою очередь думал Майр.

Самообладание, однако, не покинуло его, и он старался вести себя дипломатично. Главного инженера шеф пока что считал на заводе незаменимым этот человек был крупный специалист-чугунолитейщик, он знал тысячи тонкостей привередливого шихтования, все разновидности кокильного литья, все до единого трюки, применяемые при сыродутном и американском процессах производства хрупкого ковкого чугуна, и еще не родился на свет тот модельщик или конструктор, который смог бы его хоть на миг обмануть в проектировании подмодельных досок, комбинированных стержневых знаков и припусков. Кроме того, он был также специалист по литью стали! А господин Майр давно задумал ввести на своем предприятии стальное литье, для чего требовалось смонтировать небольшой конвертор, установить котлы с днищами, снабженными темпелями, и рядом с электротельфером поставить крановое устройство в форме ухвата. На территории завода места для этого было в избытке, а Римамураньский металлургический комбинат благодаря дяде Майра обещал свою помощь. Правда, все эти проекты возникли еще до революции, в период военной конъюнктуры.

С этим отвратительным специалистом следует быть осмотрительным… этот тип во время пролетарской диктатуры повысил производительность завода, что, по понятиям шефа, являлось пределом подлости и вероломства. Следует, правда, признать, что главный инженер никогда не выказывал приверженности красным, — у Майра был на заводе осведомитель, — но и против них не произносил ни слова. Следовательно, по существу он показал свое истинное лицо. И все-таки сейчас нужна предельная осторожность!

Хуго Майр был заводчиком, а не каким-нибудь крикливым политиканом, не нищим голодранцем из Союза пробуждающихся мадьяр. Он всеми силами остерегался как бы, не дай бог, опрометчиво не смешать национально-политические интересы с делами своего предприятия, хотя, само собой разумеется, был решительно убежден в том, что «в моральном кодексе общества трезвый деловой расчет патриотически настроенных предпринимателей должен неизменно являться важнейшим элементом подлинно национальной политики», — так он по крайней мере заявил в своей речи, произнесенной по случаю траурного дня, объявленного Всевенгерским объединением металлургических комбинатов и машиностроительных заводов в связи со смертью императора Франца Иосифа I.

Главного инженера выгонять нельзя! А раз так, то шеф предложил ему сесть. И даже пошел еще дальше: когда инженер вопросительно огляделся, он представил ему обоих поручиков.

Штерц пробормотал что-то нечленораздельное и снисходительно протянул руку, а Юрко попросту нагло рассматривал высокого, грузного человека. Но последнего, как видно, мало заботило это. Он сидел на неудобном маленьком стульчике, сложив на коленях руки, и безучастно глядел на шефа.

— Завод, — заговорил наконец Майр, — как вы, быть может, благоволите знать, — в его голосе послышалось легкая ирония, — с нынешнего дня снова является исключительно моей личной собственностью!