А 15 октября ГКО пришлось принять еще одно, логически вытекающее из предыдущего, решение. То, которое служило гарантией для власти от любых неожиданностей, особенно вполне предсказуемых — «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» [281] . Разумеется, за столь широковещательным, выспренним названием крылась весьма простая и конкретная акция — срочная отправка на восток только высших органов законодательных и исполнительных структур Советского Союза и Российской федерации — президиумов верховных советов, совнаркомов. В тот же день начался их поспешный, если не сказать панический, отъезд в Куйбышев.

Однако, несмотря на оцениваемое как почти безвыходное положение, отчаянные действия узкого руководства, Сталину удалось сохранить присутствие духа. На этот раз, в отличие от 22 июня, он не поддался страху, не растерялся. Он должен был отлично понимать, что сдачу Москвы немцам ни при каких условиях допустить никак нельзя. Это непременно привело бы к окончательной утрате престижа и страны, и правительства, и лично Сталина в глазах всего мира — и противников, и союзников. Вместе с тем ему приходилось считаться и с иным. С таящейся в пока только отложенном Пленуме потенциальной угрозе для себя. Ведь в случае столь непоправимого, как потеря столицы, ему могли больше не простить столь неумелого руководства. И потому Иосифу Виссарионовичу приходилось рассматривать оба решения ГКО не только как естественную, необходимую предосторожность, но и как последнее предупреждение.

Начиная с 10 октября, когда из Ленинграда для командования обороной Москвы отозвали Жукова, так и не сумевшего прорвать блокаду, Сталин сосредоточился на главном — подготовке крупного, широкомасштабного контрнаступления Красной Армии по всей линии фронта, от Балтики до Черного моря. Но сумел использовать явно невыгодные для себя обстоятельства и для иного. Для того, чтобы насколько возможно ослабить значимость ГКО, свою зависимость от него, освободиться от той роли, которую ему навязали, вернуть былое всевластие и величие. И для того провел 25 октября, но уже через ПБ совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б), свидетельствовавшее не только о его готовности продолжать борьбу, чтобы ни случилось. Подчеркивавшее вместе с тем временный, чрезвычайный характер ГКО, ограниченность его функций и одновременно то, что основным, постоянным, главное — конституционным органом власти остается Совнарком СССР, в котором он, и никто иной, является главою. Непререкаемым.

Постановление как бы разделило страну на две оперативные зоны: прифронтовую и тыловую. Поручило первому заместителю председателя СНК СССР Вознесенскому «представлять в Куйбышеве Совет народных комиссаров СССР, руководить работой эвакуированных на восток наркоматов, и прежде всего наркоматов авиапром, танкопром, вооружения, черной металлургии, боеприпасов» [282] . Такая формулировка возвращала почти безраздельный контроль за базисными в условиях войны отраслями Вознесенскому, делала его полным хозяином положения на огромных пространствах от Волги до Тихого океана. А особую значимость документа подчеркивало официальное предуведомление: «К сведению и руководству (выделено мною. — Ю. Ж.) наркоматов» [283] .

Одновременно и опять же ПБ приняло еще одно решение, оформленное как постановление СНК, которое на этот раз должно было несколько ограничить властные полномочия уже не всего ГКО, а только Маленкова, его ставшей почти абсолютной власть в аппарате партии. «Разрешить, — отмечалось в документе, — секретарю ЦК ВКП(б) тов. Андрееву, находящемуся в Куйбышеве, давать указания и распоряжения от имени ЦК ВКП(б) обкомам Поволжья, Урала, Средней Азии, Сибири по вопросам организации промышленности в связи с эвакуацией и иметь контакт с Вознесенским» [284] . Несколько позже, 10 ноября, аналогичные действия были предприняты и по отношению к Молотову. Снова через ПБ и СНК было проведено назначение заместителем наркома иностранных дел М. М. Литвинова [285] . Человека, вынужденного за два года до того уступить свой пост Вячеславу Михайловичу и потому вряд ли испытывавшему к тому добрые чувства.

Восстановив отчасти таким образом свои прежние позиции в узком руководстве, Сталин сделал следующий ход. Уверившись в возможности Красной Армии в ближайшее время изменить положение на фронтах к лучшему, дважды выступил с публичными речами, незамедлительно вернувшими ему прежнее непоколебимое доверие народа. 6 ноября, на станции метро «Маяковская», по случаю годовщины Октябрьской революции, и 7 ноября — на Красной площади, перед участниками военного парада, что уже само по себе имело гигантское моральное значение.

В пространном, серьезном и тщательно продуманном докладе, прочитанном 6 ноября, Сталин привычно использовал пропагандистские стереотипы, черно-белые схемы для сравнительной характеристики вермахта и Красной Армии, немцев и советских людей. Но сделал это как бы между прочим. Основное же внимание уделил тому, что считал наиболее важным — развитию тех положений, которые были порождены духом XVIII съезда партии: подчеркиванию приоритетов национальных, государственных интересов перед классовыми, интернациональными.

Сталин настойчиво разъяснял, что войну следует считать «освободительной», ведущейся с «немецкими империалистами». А в заключение не просто выделил, а подчеркнул мысль о том, что борьбу с германскими армиями ведет «великая русская нация… Плеханова и Ленина, Белинского и Чернышевского, Пушкина и Толстого, Глинки и Чайковского, Горького и Чехова, Сеченова и Павлова, Репина и Сурикова, Суворова и Кутузова». Совсем не случайно, а намеренно включил Ленина в общий ряд, да еще не поставив, как обычно, на первое место. После того уже не был удивительным и призыв «истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей родины в качестве ее оккупантов». Но будучи прагматиком, Сталин не смог ограничиться лишь такого рода новациями. Не забыл и то, на чем долгие годы зиждилась прежняя традиционная идеология. Обосновал провал блицкрига нерушимой дружбой народов Советского Союза, устоявшей в дни великих испытаний; советским строем, оказавшимся «наиболее прочным» из всех существующих; силой Красной Армии.