30-е годы XX века стали переломными в истории Европы и мира в целом. Нараставший экспансионизм и агрессивные планы германского фашизма и японского милитаризма неизбежно вели к международному политическому кризису и к угрозе мировой войны. Несомненно, все это очень сильно повлияло на уклад жизни и политические настроения русской эмиграции в целом и казачьей в частности. Во-первых, эмигрантам нужно было определить свое отношение к идеологии и политике итальянского и германского фашизма, а во-вторых, свое отношение к возможной будущей войне Германии и Японии против СССР, то есть либо занять оборонческую, патриотическую позицию, либо встать на сторону агрессора, быть пораженцем (желать поражения СССР в войне).

Первыми свои симпатии к фашизму высказали самостийники. Еще в 1929 году журнал «Вольное казачество» в двух номерах опубликовал большую статью «О фашизме», в которой говорилось: «Поучиться фашистским методам спасения государствами считаем необходимым, ибо они оказались блестящими. Тактика фашизма оказалась правильной и быстро привела к осуществлению поставленной цели. Из состояния разложения и распада фашизм, и именно фашизм, превратил Италию в цветущую страну». Далее в статье делался вывод, что больное итальянское общество вылечил доктор, а «фамилия этого доктора — фашизм» [43] .

В середине 30-х годов казаки-самостийники в Чехословакии создали «Казачий национальный центр» (КНЦ) во главе с В.Г. Глазковым, который открыто ориентировался на гитлеровскую Германию, считая, что с помощью ее агрессивной политики можно уничтожить СССР, Россию, ненавистную «Московию», а затем создать независимую «Казакию». Именно эта организация проявила наибольшую активность в отстаивании идей казачьего сепаратизма и вела чрезвычайно активную антисоветскую деятельность. Так, например, еще 7 апреля 1939 года был издан специальный циркуляр «О сборе агентурных сведений об СССР»: «Необходимо немедленно, — говорилось в этом документе, — принять самые решительные меры, чтобы ничто, касающееся нашего противника СССР, не оставалось не использованным, чтобы все сведения о нем систематизировались и незамедлительно передавались в Прагу для дальнейшей обработки». Причем особенное внимание казачьи шпионы должны были уделять сбору и анализу следующей информации: «Настроения населения, отношение к власти… 5. Как живут казаки, сколько их и каких? Как к ним относится власть и они к ней? 6. Какие повинности казаков и населения казачьих областей? 10. Военные фабрики и заводы? 11. Какие пути сообщения, шоссе, железная дорога, пароходы?» [44] Неудивительно, что к этой небольшой (например, в Болгарии к 8 августа 1941 года насчитывался только 71 казак-националист) [45] , но чрезвычайно активной организации проявили повышенный интерес немецкие спецслужбы, чьи представители после захвата немцами Праги имели с Глазковым несколько бесед, во время которых пообещали ему определенную, хотя и негласную, поддержку.

Не сразу заняли прогерманскую, профашистскую позицию эмигрантские казачьи организации, стоявшие за возрождение национальной России. Тем более что государства, принявшие их на своей территории, — Югославия, Чехословакия, Франция — были в напряженных отношениях с Германией, а впоследствии и сами стали жертвами фашистской агрессии. Однако по мере усиления нацистского государства большинство казаков-эмигрантов посчитало, что из двух зол — сталинский СССР и гитлеровская Германия — меньшим злом все же является Германия. Казачья эмиграция, как и большинство белой эмиграции, оценивала СССР в духе Российского зарубежного съезда в Париже, который прошел в апреле 1926 года: СССР — не Россия и вообще не национальное государство, а русская территория, завоеванная III Интернационалом. Отсюда легко сделать вывод, что возможен (а иногда и необходим) союз с иностранными силами, в частности, с Антикоминтерновским пактом, для спасения России от власти коммунистов. Непонятно только одно: почему эта часть казачества не боялась, что Россия будет расчленена союзниками, а ее население планируется практически полностью уничтожить (что и озвучил Гитлер еще в 20-х годах в библии нацизма «Майн Кампф»)? Логика рассуждений этой части казаков- эмигрантов была примерно следующей: «Съесть Россию и превратить ее в колонию… не будет по силам и 80-миллионной Германии. Россия — не Чехия. Ведь подобное положение сделало бы из России нового непримиримого врага Германии, в последних же у нее и так недостатка нет… Если бы Германия… пошла бы по линии расчленения и удушения Национальной России, это было бы „против здравого смысла“» [46] .

Большинство казачьих организаций на чужбине не прислушались к предостережениям генерала А.И. Деникина о недопустимости для русских эмигрантов сотрудничества с Германией и участия в иностранном вторжении в Россию. Эту мысль он развил в декабре 1938 года в докладе на тему «Мировые события и русский вопрос». В частности, о задачах русской эмиграции в случае войны между Германией и СССР он сказал: «Наш долг, кроме противобольшевистской борьбы и пропаганды, проповедовать идею национальной России и защищать интересы России вообще. Всегда и везде, во всех странах рассеяния, где существует свобода слова и благоприятные политические условия, — явно, где их нет — прикровенно. В крайнем случае, молчать, но не славословить. Не наниматься и не продаваться. Мне хотелось бы сказать — не продавшимся, с ними говорить не о чем, — а тем, которые в добросовестном заблуждении собираются идти в поход на Украину вместе с Гитлером: если Гитлер решил идти, то он, вероятно, обойдется и без вашей помощи. Зачем же давать моральное прикрытие предприятию, если, по вашему мнению, не захватному, то, во всяком случае, чрезвычайно подозрительному? В сделках с совестью в таких вопросах двигателем служат большей частью властолюбие и корыстолюбие, иногда, впрочем, отчаяние. Отчаяние — о судьбах России. При этом для оправдания своей противонациональной работы и связей чаще всего выдвигается объяснение: это только для раскачки, а потом можно будет повернуть штыки… Такого рода заявления сделали открыто два органа, претендующие на водительство русской эмиграцией… Простите меня, но это уже слишком наивно. Наивно, войдя в деловые сношения с партнером, предупреждать, что вы его обманете, и наивно рассчитывать на его безусловное доверие. Не повернете вы ваших штыков, ибо, использовав вас в качестве агитаторов, переводчиков, тюремщиков, быть может, даже в качестве боевой силы — заключенной в клещи своих пулеметов, — этот партнер в свое время обезвредит вас, обезоружит, если не сгноит в концентрационных лагерях. И прольете вы не „чекистскую“, а просто русскую кровь — свою и своих напрасно, не для освобождения России, а для вящего ее закабаления» [47] .

Политика гитлеровского руководства в отношении русской эмиграции, даже ориентировавшейся на нацизм, была двойственной. В первые годы после прихода Гитлера к власти лидеры национал-социализма нередко заявляли, что политика Германии не идет вразрез с интересами национальной России, а в 1936-м Гитлер даже провел прямое различие между Россией и большевизмом [48] . Однако в дальнейшем руководители Третьего рейха проводили все более жесткую политику в отношении русской эмиграции, ограничивая ее деятельность. Такая позиция нацистского руководства легко объяснима: Гитлеру не нужна была в будущем самостоятельная Россия, даже без коммунистов, и цели русской белой эмиграции ему были абсолютно чужды. Неслучайно в 1938–1939 годах в Германии были распущены многие политические, в том числе и профашистские, организации русских эмигрантов, а контроль за деятельностью эмигрантов полностью перешел к Управлению делами русской эмиграции во главе с генералом В.В. Бискупским, которому подчинялись практически все организации. Во всех крупных городах были созданы так называемые опорные пункты, через начальников которых осуществлялось руководство действиями тех или иных, в том числе и казачьих, эмигрантских групп.

Конечно, и среди казаков-эмигрантов были патриоты России, осуждающие германский фашизм, но они явно оказались в меньшинстве. Что касается основной массы казаков-эмигрантов, то они, как правило, занимали выжидательную позицию, лишь словесно поддерживая германскую политику (в условиях германской оккупации). Впрочем, германские власти от них большего и не требовали.

Положение в рядах зарубежного казачества осложнилось во второй половине 1930-х годов, в результате усиления раскола среди донских казаков, произошедшего в связи с борьбой за атаманскую власть после смерти А.П. Богаевского в конце 1934 года. В 1935 году специальный избирательный комитет провел выборы нового атамана. Основными претендентами были граф М.Н. Граббе и противостоящие ему генералы П.Х. Попов и А.В. Черячукин. Против М.Н. Граббе уже тогда выступали самостийники, а также группа В.А. Харламова, который собрал вокруг себя казаков-милюковцев. В голосовании участвовало 5200 донских казаков из разных стран рассеяния, и генерал-лейтенант граф М.Н. Граббе получил большинство.

В 1938 году истекли три года — срок, на который он был избран Донским атаманом, и граф предложил создать комиссию для новых выборов атамана. Вскоре эта комиссия действительно была создана — во главе с председателем Союза Донских артиллеристов Шульгиным. Вот как описал в июле 1940 года дальнейшие события представитель Донского атамана в Чехословакии С.В. Маракуев: «В то же время стали поступать приговоры станиц о том, что казаки не желают производить выборы и просят графа Граббе остаться на следующее трехлетие. Таких приговоров было подано около 200 из разных стран с 3500 подписями. Так как в голосовании 1935 года приняло участие 5200 казаков, то Комиссия сочла излишним и даже невозможным производить выборы и объявила гр. Граббе Атаманом на следующее трехлетие. Но самостийники, казакийцы и Харламовцы образовали свою избирательную комиссию, назначили кандидатом одного Попова, собрали за него, по их утверждениям, никем не проверенным, — 2400 голосов, и объявили его Атаманом. В этом действии все было противозаконно и произвольно, и ген. Попов отнюдь Донским атаманом признан быть не может. Приехав в Европу, он занял сразу положение „казакийца“ и украинофила, вследствие чего группа Харламова от него отреклась, так что он остался атаманом одних самостийников» [49] . Так начал углубляться раскол среди донского казачества за границей. Часть казачьих групп, станиц и хуторов, ориентирующихся на вольно-казачье движение, признала П.Х. Попова законным Войсковым атаманом, остальные продолжали считать атаманом М.Н. Граббе.