Уговоры и увещевания Балабина и Бискупского вскоре возымели действие. В апреле часть самостийников (так называемая Инициативная группа) выступила с протестом против действий своих лидеров и, образовав Общеказачий хутор в Праге, вошла в подчинение генерала Е.И. Балабина.

В апреле всё того же 1940 года Е.И. Балабин отмечал, что самостийники очень активно налаживают сотрудничество с Пражским гестапо. В частности, в письме П.Н. Краснову он писал: «Поповцы не унимаются. Вновь выбранный атаманом Попов хлопочет у Гестапо о снятии ареста с кассы и инвентаря прежней станицы, говоря, что у них осталось 75 казаков, а с Болгарией, Югославией и Польшей будто бы 1118 человек. Конечно, цифры ложные, а что за границей и проверить нельзя, но понимают ли это наши хозяева? А ведь ложными цифрами они оперируют в Гестапо и производят впечатление» [61] .

Несомненный интерес представляет рукопись Е.И. Балабина «О самостийниках», написанная им в марте 1940 года. В ней он дает довольно точную общеполитическую оценку этого движения и его пагубную роль для казачьей эмиграции: «В среде казачьей эмиграции в Европе, — в частности, писал атаман, — народилось уже давно уродливое и скорее даже позорное явление — самостийность. В происхождении его несомненно повинна не казачья масса, а претенденты в „вожди“, честолюбцы, желающие играть политическую роль, и еще больше — те иностранные политические круги, которые строят своекорыстные расчеты на разделение России и приобретение исключительного влияния в отделившихся от государственного единства областях. Самостийники составляют несколько враждующих между собой групп, но в общем их можно разделить на две различные части. К первой принадлежат политические фантазеры, мечтающие о создании самостоятельного казачьего государства — Казакии, независимого от России и от других европейских государств; им, создателям этого государства, должна принадлежать руководятся роль в будущей его жизни. Это политические честолюбцы, невежды, не знающие ни истории, ни основ политического равновесия Европы. Послевоенный европейский режим внушил им надежду на реализацию их мечтаний: если на обломках бывшей Австрийской монархии возник ряд новых государств, то почему же из развалин Российской державы не выкроить для их удовлетворения казачью самостоятельную республику. Другая часть самостийников более практична: они просто ищут иностранных нанимателей, которые за проповедь дробления нашей Родины готовы заплатить деньги, пусть небольшие, но все же достаточные, чтобы им вести праздную жизнь и играть роль политических деятелей» [62] .

Важно отметить, что без поддержки германских властей самостийники просто не смогли бы существовать. И действительно, немцы в отношении казачьей эмиграции проводили двойную политику. С одной стороны, они через Управление делами русской эмиграции официально поддерживали Общеказачье объединение в Германской империи, а с другой, прежде всего через гестапо, как бы перестраховываясь, оказывали всяческую помощь казакийцам-самостийникам.

Именно с их помощью весной 1940 года на территории Германии и протектората Чехии и Моравии был создан Всеказачий союз (самостийники) во главе с П.Х. Поповым. Отношение германских властей к казачьим организациям в целом и самостийникам в частности очень точно характеризуется в письме Е.И. Балабина П.Н. Краснову от 30 мая 1940 года: «Сейчас меня вызывает Гестапо. Разрешили издавать „Вестник“ с запрещением писать в нем не только о Попове и его сотрудниках, но и не упоминать о самостийниках. Мою просьбу написать возражения, где Поповцы ошибаются, отклонили. Кроме того, взяли с меня письменное обязательство, что ни я, ни станицы, ни отдельные казаки моей группы не будут ни устно, ни письменно возбуждать вопросы о Попове, его сотрудниках, о самостийности» [63] . Немецкие оккупационные власти даже материально лучше снабжали все тех же самостийников. Так, например, все пожилые казаки, состоявшие в организации Попова, получали по 700 крон в месяц, а всем остальным казакам в подобном пособии было отказано.

Подводя итог, можно сказать, что казаки в эмиграции в основной своей массе приветствовали нападение Германии на Советский Союз. Именно в Гитлере они видели человека, способного не только уничтожить ненавистный коммунистический режим, но и вернуть их на родину. «Может быть, — писал еще в начале Второй мировой войны генерал П.Н. Краснов, — мы накануне новой вековой дружбы двух великих народов…» [64]

Нападение фашистской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года всколыхнуло всю российскую эмиграцию. Для эмигрантов наступил момент решающего выбора. Для некоторых начало войны ускорило переход на патриотические позиции, к поддержке Советского Союза. Для других 22 июня 1941 года оживило надежды на скорое свержение советской власти и на реставрацию старых порядков в России, пусть и с помощью германского оружия. Однако по-настоящему активно ту или иную позицию заняли далеко не все эмигранты. Довольно значительная часть их вела себя пассивно, стараясь не высовываться и не рисковать жизнью, небольшим, но стабильным достатком, служебным положением и едва начавшей появляться уверенностью в завтрашнем дне.

Подобный раскол был характерен и для казачьей эмиграции [65] , но здесь были свои особенности. Во-первых, лишь небольшая часть казаков-эмигрантов открыто встала на сторону СССР, вступив в борьбу с гитлеровским режимом. Во-вторых, у казаков-эмигрантов, выступивших открыто на стороне Германии в войне против Советского Союза, не было согласия в вопросе о дальнейшей судьбе России, и зачастую они не только не сотрудничали, а враждовали друг с другом, считая своих оппонентов чуть ли не предателями казачьих интересов. При этом одни стояли за возрождение единой национальной России, другие за ее расчленение, уничтожение Московии и создание независимой Казакии. В-третьих, именно среди простого, никак не связанного с теми или иными партиями и группировками казачества был довольно велик процент «пассивных», не желавших принимать никакого участия в новой войне казаков. Как это часто бывает, именно, в общем-то, ни в чем не заинтересованные люди испытывали на себе основные тяготы и лишения военного времени.

Это они голодали, замерзали, умирали в нищете и регулярно мобилизовались немецкими властями на те или иные работы. «Положение ухудшается, пишет в мае 1942 года руководитель организации казаков-самостийников в Сербии П.С. Поляков, — казаки теряют веру. Что особенно ухудшает положение — это вопрос с питанием. По новым порядкам свободной продажи муки, масла, смальца, мяса и т. д. — нет. В теории всеми этими продуктами должны мы снабжаться государством. Но сербы, почему не знаю, вопроса этого не решили. Мясо выдается раз в месяц по 100–150 граммов, смальц вообще не выдается, а муки дают кукурузной раз-два в неделю по 265 граммов. Короче говоря, мы или должны голодать, или идти покупать на черной бирже. На черной же бирже цены, при среднем заработке семейного казака 1 120 динар в день, следующие: смальц 600 динар кило, мясо 120–130, мука 75 динар кило и т. д. Эту зиму казаки голодали, перебивались с хлеба на квас, да и того хуже. Вопрос с отъездом в Германию на заработки не меняет дела, так как можно посылать лишь 2000 динар в месяц, а на эти деньги при теперешней дороговизне здесь семье не прожить. А тут еще, как назло, большинство наших казаков ужасно плодовитый народ — то двое, то трое, а то и сам-семь» [66] .

В разных странах Европы были группы и отдельные казаки, вступившие на путь антифашистской борьбы. Формы этой борьбы и симпатий к Родине — России были различными. Бывший эмигрант, протоиерей Г.Б. Старк писал, в частности, о таких проявлениях среди казаков-эмигрантов во Франции: «В годы войны эмигранты помогали русским пленным, прятали их. Вспоминаю, как в Леможе я однажды попал на выступление русских казаков, которые зарабатывали на жизнь джигитовкой. После выступления мы встретились за чаем в домашней обстановке. Конечно, много говорили о России, пели песни, и вдруг один из казаков, молоденький мальчик, упал лицом на стол и зарыдал. Оказалось, что он бежал из плена, и казаки спрятали его в своей труппе под видом артиста» [67] .