Уже к январю 1943-го немецкое руководство планировало расширить границы округа и назначить командиров казачьих отрядов, сформированных на этой территории. Среди казачьих лидеров Кубани началась оживленная дискуссия о проблемах довольно отдаленного будущего, например, о перспективе образования более широкой казачьей автономии, включающей территорию Украины, России и Кавказа. Строились также далеко идущие планы в области сельского хозяйства, военной реформы и образования. Но на практике было сделано очень мало. На проведение многообещающих реформ просто-напросто не хватило времени. В январе 1943 года немецкая группа армий «А», под ударами советских войск, оставила казачьи территории, и эксперимент закончился, так толком и не начавшись. Можно с уверенностью констатировать тот факт, что на своей автономной территории казаки практически ничего из задуманного сделать не успели и все их планы остались, в основном, на бумаге. Исключение составило разве что появление огромного количества новых песен и частушек, в которых либо воспевались произошедшие перемены, либо сыпались проклятия в адрес большевиков. Вот одно из характерных творений кубанских казаков того времени:

Реальные причины, по которым немецкое командование решилось, в обход многих своих противников из восточного министерства, организовать независимый казачий округ, были весьма прозаичны. Естественно, меньше всего фашисты пеклись о казаках и об их желаниях. Как недвусмысленно отмечалось в официальном докладе — отчете о первых итогах эксперимента: «Где сражается казак или погибает иногородний, немецкий солдат не сражается и не умирает» [299] . Кроме того, «Казачий автономный округ» и его казачьи части, преданные немцам, должны были сыграть роль лояльной немцам территориальной прослойки между Украиной, которую планировалось использовать как главную житницу Европы, и Кавказом, в немецких планах — главного нефтяного резервуара будущего великого Рейха. Эпопея с казачьей автономией лишний раз показала, что по вопросу о казаках в немецком руководстве не было единого мнения. Армия, видевшая в них необходимых помощников на фронте и в тылу, пыталась всячески содействовать казачьим устремлениям и была даже готова санкционировать создание автономных казачьих образований, а СС и восточное министерство считали, что раз они русские (так к ним относилось большинство руководителей, несмотря на теории о казаках-арийцах), то, следовательно, недочеловеки (Untermenschen), подлежащие уничтожению или онемечиванию.

Подводя итоги оккупационной политики немцев на территории Дона, Кубани и Терека, можно прийти к выводу, что, несмотря на предоставленные казакам некоторые свободы, она не оправдала себя в глазах той части населения, которая с нетерпением ждала прихода немцев. Немецкая политика в земельном вопросе вызывала наибольшее недовольство среди простых казаков: ненавистные сталинские колхозы не были упразднены.

Другим камнем преткновения в отношениях между казаками и немцами был вопрос о руководстве на местах. Власть всех выборных казачьих атаманов слишком сильно ограничивалась германской оккупационной администрацией. В результате интересы жаждущих самостоятельности казачьих атаманов постоянно сталкивались с действиями немецких военных чиновников, опирающихся на директивы из Берлина, что выливалось в постоянные конфликты. К тому же многие лидеры казачьего движения были личностями весьма сомнительными, что также вносило определенный разлад в казачье движение на оккупированных территориях Дона, Кубани и Терека. Среди казаков не было единства. Одни прославляли Белого с Духопельниковым и клеймили Павлова, другие были готовы отдать жизнь за Павлова и советского агента Сюсюкина, но при этом ненавидели П.Н. Краснова и утверждали, что все беды — от эмигрантов. Сами эмигранты и их лидеры в большинстве своем считали, что выборные атаманы на оккупированных территориях — сплошная фикция. Вот какую характеристику выбранным казачьим лидерам дает лидер Общеказачьего объединения в Германской империи Е.И. Балабин в письме генералу П.Н. Краснову от 26 февраля 1944 года: «У меня несколько писем от разных лиц, рисующих безотрадную картину: Атаман Духопельников, Белый, Павлов и „Казачий комитет“, делая приблизительно одно и то же дело, враждуют друг с другом и всеми силами стараются мешать один другому, забывая главную цель — уничтожение большевизма. Все вербуют людей на фронт и в полицию, но вербовку „противной“ группы преследуют вплоть до ареста, до отобрания оружия, выданного немецкими властями (Белый). Беспробудное пьянство и окружение себя уголовным элементом (Духопельников), мошенничество и обирание казаков. Все это ведет к подрыву власти и к позору казачества… Духопельников, в прошлом агент-провокатор НКВД, под кличкой Диск, и у меня есть официальное „заявление“ о нем Полковника Часовникова, бывшего заместителя Начальника Городской полиции Новочеркасска. По словам Начальника Политического Отдела Новочеркасской полиции Урумянца и его помощника Николенко, только отход Германских Войск из Новочеркасска дал возможность Полковнику Духопельникову избежать справедливой кары по закону… Атаман Белый, получивший сейчас большие полномочия, уже раз был арестован, и у него отобрали 36 000 марок, но, сожалению, его освободили. Не сомневаюсь, что он опять накануне скандала» [300] . Что касается атамана С.В. Павлова, этого чуть ли не канонизированного казаками-коллаборационистами лидера казаков на Дону, то ему Е.И. Балабин дает и вовсе уничижительную характеристику: «Павлов серенький, ничего не представляющий есаул, и в Полковники его произвели немцы. И взгляды у него, как и у его окружения, советские, чтобы было так, как при Ленине, во время НЭПА» [301] .

Был и еще один негативный момент, который в конечном счете существенно помешал становлению казачьей освободительной борьбы на оккупированных территориях Дона, Кубани и Терека. Каждый мало- мальски значимый немецкий комендант или его помощник имел своего протеже, собственного претендента на место казачьего лидера. Немецкая разведка также предлагала своих кандидатов. Такое обилие разномастных лидеров, не желающих или не умеющих договориться между собой, приводило к тому, что силы казачества распылялись и оттягивались на мало значащие бессмысленные споры, обиды и взаимные упреки.

В целом же можно согласиться с утверждением немецкого историка Ханса Умбрайта, который, характеризуя немецкую оккупационную политику на территории Дона, Кубани и Терека, очень точно подметил: «Жители оккупированных областей (в том числе и казачьих. — П.К.), если даже они и связывали, может быть, с новыми порядками какие-то политические или экономические ожидания, остались в своей массе разочарованными» [302] .

Вторая половина 1942 года принесла немцам много новых проблем. Начатое летом наступление выдохлось, так и не достигнув ни одной из намеченных целей. В сложившейся обстановке перед германским военным и политическим руководством как никогда остро встал вопрос поиска дополнительных военных резервов и в связи с этим изменения традиционных методов восточной политики. Интересно, что среди германского руководства были люди, которые понимали это еще в самом начале войны. Первые мысли такого рода высказал начальник тыла сухопутных войск, который еще 13 декабря 1941 года писал Розенбергу о том, что военное положение требует привлечения населения оккупированных территорий на немецкую сторону. Подобные же соображения высказывал командующий частями обеспечения тыла группы армий «Центр» Шенкендорф в своем докладе в марте 1942 года.

25 октября 1942 года этот вопрос был поднят в заметках руководителя политического отдела восточного министерства д-ра Отто Бройтигама (бывший генконсул Германии в Тбилиси), адресованных Розенбергу. Наряду с изменениями формы управления на оккупированных территориях и мероприятиями экономического характера, по мнению Бройтигама, требовалось, чтобы «авторитетные германские круги дали славянским восточным народам успокаивающие обещания относительно их дальнейшей судьбы» [303] . Вопросы изменения оккупационной политики он считал первостепенными, утверждая, что речь в данном случае идет о будущем германского народа, «даже о проблеме быть или не быть». «Если мы не изменим в последние минуты курса нашей политики, — писал он, — то можно с уверенностью сказать, что сопротивление Красной Армии и всего русского народа еще больше возрастет, и Германия должна будет и впредь жертвовать своей кровью… Если же мы сумеем переменить курс политики, то… этим самым нам удастся разложить Красную Армию. Сопротивление красноармейцев будет сломлено в тот момент, когда они поверят, что Германия принесет им лучшую жизнь, чем Советы…» [304] .

Поднятую д-ром Бройтигамом проблему Розенберг решил обсудить на созванной 18 декабря 1942 года конференции с участием начальников оперативных тыловых районов Восточного фронта и представителей центральных военных управлений, ответственных за проведение политики и осуществление хозяйственной деятельности на оккупированной территории. Как и следовало ожидать, обсуждая возможности привлечения советского населения к активному сотрудничеству с немцами, военные представители недвусмысленно заявляли, что вермахт нуждается в непосредственном использовании населения оккупированных районов для ведения боевых действий и восполнения потерь личного состава. Без привлечения сил местного населения, по их мнению, не могла быть успешно решена одна из важнейших проблем — борьба с партизанами. Подытоживая свои соображения, они объявили о необходимости пойти на определенные уступки в обращении с местным населением, такие как ускоренное восстановление частной собственности, в особенности на землю, улучшение продовольственного снабжения, свертывание принудительной депортации, хотя бы ограниченное участие местных жителей в решении управленческо-административных вопросов. Правда, все участники совещания, включая и представителей вермахта, недвусмысленно высказывались о том, что речь идет лишь о мероприятиях временного характера, которые сразу же после войны могут быть подвержены любой ревизии [305] . Приведенные на конференции аргументы в пользу изменения восточной политики произвели на Розенберга столь сильное впечатление, что он обещал довести некоторые соображения до фюрера. С этой целью в январе 1943 года он подготовил специально для Гитлера проект так называемой «Восточной декларации». Все ее положения сводились к трем мерам, осуществлять которые следовало незамедлительно: «1. Создание национальных представительств отдельных народов. 2. Формирование народных армий в качестве союзников в войне против СССР. 5. Отмена всей большевистской экономической системы и переход к восстановлению частной собственности» [306] . Однако, несмотря на согласие с некоторыми предложениями Розенберга, фюрер отклонил эту идею и отказался до окончания войны вносить в проводимую политику какие-либо изменения. Более того, 1 июля 1943 года на заключительном совещании по подготовке операции «Цитадель» перед представителями генералитета Гитлер подтвердил целесообразность исключительно пропагандистских обманных маневров и решительно предупредил о недопустимости любых практических шагов, которые могли бы привести к ослаблению немецких господствующих позиций в оккупированных районах.