Хозяин снова обратился к нему. А мальчишка стоял рядом с ним на вытяжку.

— Готово, — сказал хозяин. — Будет. Остановись. Стой смирно, мой драгоценный, не забудь о том, что мы с тобою круглые дураки, и над нами бдит Осия. Закончим же труды наши хвалой в честь наших патронов, научивших наши чистые уста подходящему обращению с ромом, восхвалим их ослиным ревом, — ахнем и охнем так, чтобы все жареные куропатки со всей Америки слетелись в наши благочестивые желудки!

Хозяин стал с ним рядом. И тут они вместе закричали, что есть силы, ровно и точно, буква в букву:

— Да здравствует Ован-Черри-Тринидад, непобедимый синдикат — и да приимут черти Осию на свой постоялый двор! — Что я стал бы делать без Осин? — добавил хозяин, — это сущий доппинг, этот проклятущий Осия.

И он быстрыми шагами вышел из беседки. Сыщик выступил из за куста.

— Знаю, — махнул ему рукой Эвис, — Брафлор?

— Так точно, — отвечал ему сыщик.

— Как вам у нас нравится? — спросил хозяин, идя по дорожке. А сыщик пошел с ним рядом, почтительно забегая вперед.

— С вашего позволения сэр, — у вас устроено в самом лучшем виде.

— Вот, — сказал видимо довольный ответом Эвис, — так теперь вы согласны с тем, что этот ваш Осия просто старая тряпка и ничего больше?

— У нас всегда так думали, — ответил сыщик, он теперь пропал, как муха на тэнгль-футе, дай ему бог здоровья.

Если вы не работаете три месяца, если, к примеру сказать, касса вашего союза начинает пустеть, если пожертвования начинают поступать все реже и скареднее, если вас кроют со всех концов, если всюду шляется какая то несуразная дрянь, а жрать то вам нечего и нечего, — что вы станете делать?

Некоторые заводы, окончательно отощавшие, пробовали идти на мировую. Не тут то было: идите ко всем чертям, — завод закрыт и вы можете убираться на все четыре стороны.

Так помаленьку накопились весьма серьезного свойства скопища ободранных, разоренных и разозленных людей.

Обстоятельства заставляли их действовать. В мирное время они не стали бы особенно безобразить, ну, они заставили бы какую-нибудь пароходную компанию свести всех сразу в Калифорнию, заставили бы какой-нибудь городок покормить их в течение трех дней, с условием, что они честно уберутся, спустя эти три дня, — но теперь все это не выходило. Городки встречали их пулеметами. А так! Они устроили пару, другую настоящих сражений, среди них нашлись сержанты и офицеры, что дрались с немцами на Марне, — они раза два наколотили шею правительственным войскам, а вследствие этого обзавелись кое каким снаряжением.

Раз, два, три, четыре — уже пять городков были в их руках, власти были разогнаны и там царствовал образцовый порядок в том смысле, что никто не смел никуда носу показать и все одинаково голодали. Это не может кончиться хорошо, если это не забирает всю страну сразу, — а в ответ на их радио им посылали довольно смешные советы, только им то они вовсе не казались смешными.

У них был своего рода маленький фронт, и на нем не затихала перестрелка. Известие о гибели бекасов произвело фурор. Однако ничего не изменилось. А в три часа ночи правительственные войска начали наступление. Но и в войсках уже было брожение. Поэтому в тылу противника раздалась адская пальба, а наши взяли в такую работу наступавших, что продвинулись на три километра вперед. Вечером в городок вошли представители восставшего полка! целый полк к их услугам, с техниками и парком. Еды сколько хотите. Ладно.

Так идет неделю. Приходит радио. Им предлагают сдаться. Они отвечают центральному правительству и требуют передачи власти им. Приходит в ответ вежливая телеграмма, что правительство согласно обсудить вопрос о передаче власти, но под тем условием, чтобы они сдавались без разговоров, покуда еще могут сдаться.

Приходит радио и еще, и «выясняется», что таких ячеек наобразовывалось уже немало.

Они разговаривают с солдатами на их «фронте». Солдаты добрые ребята, но они ни черта не знают. Через три дня приходит отчаянное радио от соседней «республики» с просьбой о помощи. А через день их начинает громить тяжелая артиллерия с блиндированных поездов. Знаете вы, что такое тяжелая артиллерия, и что происходит в городе, который ей подвергнется?

А потом все идет, как по писанному: — войска врываются в город с трех концов. Бомбы в окна, пулеметы по улицам и на крышах, драка в домах и подвалах, на улицах за баррикадами, в церквах и банках, город горит — дом за домом, улицу за улицей берут они штурмом, — это их приводит в адский раж. И через два дня над городом вест мертвая тишина, а ветер треплет на стенах краткие приказы военного коменданта города.

А Осия, который выдумал эту вот «кон'юнктуру», этот неистовый Осия, этот никому неведомый и никем не виданный Осия, рвет биржу на части, жжет города, режет солдат и рабочих, хуже чем свиней, пускает в трубу целые акционерные общества и разоряет тысячи семей здесь и за океаном.

Мы не будем спорить и доказывать, что это чорт знает что, мы понимаем, что на войне иначе нельзя, — скажите ка мне: во имя чего все это делается?

Он сидел в чистенькой комнате, инженер Стифс, пил чай да ел ветчину с крутыми яйцами и белым хлебом. Делал он это осторожно и торжественно. Давно уж инженер Стифс не ел ветчины с яйцами и белым хлебом. Ежели вспомнить, какой он только гадостью питался последнее время в Европе, так жуть берет. Да и гадости было довольно мало. Европейские газеты пишут, что в Америке гражданская война и все такое, ну, а я вам скажу, что это одни разговоры, — вы попробуйте ветчину, а потом говорите.