Стифс долго вынюхивал и хитрил. У него набрался целый ворох материалов. Наконец, он умолил свой союз, который стал ужасно как прижимист за последнее время, так как в Европе тоже была «кон’юнктура» в своем роде, дать ему на билет третьего класса через океан. Его отговаривали. Мало, что ли, народу сломали себе голову с этим Идитолом, будь он проклят, — а толку все нет и нет. И никакого Идитола нет. Им, по правде сказать, и не пахнет. Вот что.

Но Стифс уперся в стену и не отставал. Он уверял, что оно вылезет неожиданно и тогда с ним не сговоришься. Все равно с ним не сговоришься, отвечали ему. Но оно будет в руках у нас. Ваша голова будет у них в руках, — вот что будет. Все таки он настоял на своем. Он таскался по Америке два месяца, из’ездил зайцем всю страну, пока наконец не напал на след. Он явился и сказал: — он интересуется вопросом, он работал сам, пусть меня проэкзаменуют ваши инженеры. Возьмите меня на работу. Сперва с ним не стали говорить, но когда он написал нм доклад, где намекнул на кое какие свои соображения, они прислали за ним автомобиль, завезли по дороге в магазин готового платья, накормили в кафе — и увезли чорт знает куда. Они поняли, что из него может выработаться совсем нежелательный конкурент.

Он знал только, что они ехали на автомобиле всю ночь, не останавливаясь, и в конце пути по чрезвычайно отвратительной дороге! Потом его высадили и повели пешком, он карабкался какой то горой, и если бы его не вели за руки, одни спереди, другой сзади, так он там бы и остался, где-нибудь в каменной щели. Уже светало, они перешли досчатый мостик через дыру, куда и глянуть то было страшно, и где внизу клокотала вода. Утром пришли. Настоящая крепость. Привели его в комнату и сказали, что это отныне «его комната». Он разделся, умылся и брякнулся на постель. Чуть не год он не спал на чистом белье.

Вот он, наконец, работает в лаборатории, где изобретают Идитол. Так и есть, все это сказки, что врали газеты, — соображений у них масса, а до дела то еще довольно далеко. Он так увлекся этой работой, что обо всем позабыл. Вот это лаборатория: — газ, вода, электричество во всех видах у вас под руками. Посуды девать некуда. Целый штат вычислителей, которые с утра до вечера трещат на арифмометрах, — благодать да к только. Кормят до отвала. Но уйти отсюда и думать нечего. Газеты привозят всех направлений, но их никто не читает. Он первое время брался за них, потом тоже отстал. Он работает до двенадцати часов в сутки, и все так работают, — до газет ли тут. Кто тут хозяин? Ничего не известно. Пробовал он расспрашивать, — но его однажды позвал старший инженер и спросил его, зачем он сюда приехал: — работать или сплетничать. Он попробовал было об'ясниться, но инженер глянул весьма хмуро. Если он приехал работать, пусть идет в лабораторию, а в противном случае для него найдется и другое место. Он подумал, поклонился и пошел в лабораторию. Если уж он попал в эту переделку, то лучше сидеть в лаборатории, чем в этом «другом месте». Хорошо еще если это «другое место» окажется подвалом, — оно может оказаться и более прохладным помещением. Ему был дан и еще один предметный урок. Его сослуживец, лаборант, человек крепкого роста, весь квадратный, с ручищами и ножищами, которые положительно стесняли Стифса, ибо ему казалось, что они занимают все пространство около вытяжного шкафа, однажды разговорился с ним, — хоть на вид и был достаточно неразговорчивым. Его мрачная фигура не давала возможности определить, говорится ли это так себе, или в назидание Стифсу, это обстоятельство придавало несколько мрачный оттенок разговору.

Лаборант сказал Стифсу, что очень аккуратные работники должны, по его мнению, быть под особой слежкой: слишком аккуратный слишком много и знает, — а кто много замечает, тот или продаст в один прекрасный день свои знания или, того хуже, окажется социалистом. Социалисты часто играют, добавил он, на том, что они безукоризненны в работе, как таковой, а сами стараются пользоваться тем знанием хозяина и его слабостей, которое имеется у всякого служащего. Это, знаете, старые штуки. А в общем то они, социалисты, наивнейшие люди: они немножко вроде диких, — простодушные канальи. Он их хорошо знает.

Стифс все это выслушал, и на него это произвело впечатление стоющей головомойки. Следили ли они за ним? он ничего не замечал, — но, вспомнив о том, как хорошо замаскирована их «крепость» со стороны пустыни, — подумал, что, ведь, все здесь поставлено на широкую ногу, и сыщики первый сорт, так что, пожалуй… Стифсу стало довольно грустно.

Они устроили себе маленькую вечеринку прошлое воскресенье, и некоторый господин, которого зовут мистер Эвис, и к которому все относятся весьма и весьма почтительно, говорил с ним очень ласково. Он подозвал его:

— Ну с, — сказал этот Эвис, — как вам нравится Америка, мистер Стифс?

Стифс ответил, что по его собственному мнению, покуда имеет об Америке очень превратное мнение.

Эвис захохотал и сказал ему:

— Да вы, товарищ Стифс, обо всем имеете превратное мнение!..

И так как Стифс покраснел, как рак, главным образом от «товарища», то он похлопал его по плечу и сказал:

— Не обижайтесь, это у нас принято так об Европе говорить, а вы молодчина и знаете свое дело… что же до социализма, то мы и с ними столкуемся, вот увидите!

Стифс и представления не имел, что его биография так хорошо известна.

А потом этот Эвис собрал в кружок молодежь, молодых людей и барышень, и они начали «играть в Осию». Один изображает Осию, а остальные его спрашивают, отчего он такой грустный и прочие глупости, стараясь заставить его сказать слово Идитол, а «Осия» старается обойтись без этого слова. А потом Эвис сказал ему:.

— Этот блудливый кот Осия боится сказать слово Идитол, — но мы его прижмем к стене и он нам его будет петь на мотив «Янки додль»… А после этого он будет собирать окурки от сигар и кончит в богадельне.

Дверь отворилась и сердце у нее замерло. Она нарочно пришла днем в два часа, когда его не бывает дома. А он как раз и открывает.

— Входи-ка поживей, — сказал с испугом Гелл и захлопнул за ней дверь.

Она вошла, села на маленький диванчик. Господи, все точь-в-точь так же, как было и тогда, когда она убежала. Только часы перевесили. Кот (настоящий антропоморфический, не забудьте) подошел к ней, ткнулся носом ей в ботинок и мурлыкнул: — урр и мурр. Она поглядела на кота и заревела. А Гелл стоял к ней спиной и усиленно разбирал прошлогодний календарь на столике.