Бульон не пошел на пользу. Не на шутку встревоженный муж готовил отвар шиповника. Открыл банку с лесной малиной. Мочил в холодной воде полотенце, растирал больной грудь.

— Матренушка, ты крепись, не давайся болезни… Ты у меня самая хорошая, самая добрая… Крепись, Матренушка.

Больная упорно отказывалась от врачебной помощи, ссылаясь на бабушку: за всю жизнь не съела пилюльки, не утыкнулась иголочкой. Через двое суток кризис миновал. Дело шло на поправку. Матрена Олеговна привычно заметалась между прожорливой колхозной свинотой и личным двором.

За порой первоснежья по стариковским приметам через месяц должна была лечь зима. Но она затаилась, не насылала морозы. Прошуршала по реке шуга. За оттепелью очистились плесы, посверкивая гладкой, медлительной водой. Дектяревка парилась жидкими дымами печей. Перед ликом небес деревня лежала отверженным поселением. Ходили упрямые слухи: недоходный колхозик скоро закроют, словно речь шла о сундуке с крышкой. Сундук пока стоял на месте.

Визжала циркулярка на пилораме. Попыхивала печь в кормозапарнике. Тракторишки утюжили грязную деревенскую улицу, оставляя изжеванную гусеницами колею.

Ждущий возмездия Крисанф жадно слизывал суетливыми глазами газетные заголовки, строчки статей — не мелькнет ли где его имя, не вскроется ли дело о смолокуре Гришаеве. Полосы отмалчивались. Тревога на время притушевывалась. В это затишье души мужик решил перейти от обороны в наступление: сел за анонимную жалобу. Писал под копирку в райком партии, в газету. Чтобы не узнали по почерку, карябал аршинными буквами левой рукой: «Наш председатель разваливал колхоз. Доярки запились. На грязную, недоенную скотину жалко смотреть. Под снег ушло двенадцать гектаров овса. Председатель сам гуляка. Глушит самогонку с механизаторами…». От напряжения и необычной тяготы рука задеревенела. Радетель за колхоз на первый раз ограничился коротким, почти телеграфным сообщением. Главное — дан сигнал. Пускай башковитые люди в районе думают, принимают меры.

Разбираться по жалобе приехала комиссия. Под видом обсуждения плановых заданий устроили общее собрание. Гладкощекий, осанистый инструктор райкома спросил:

— Кто что имеет сказать?

Мигом поднялся красномордый, взъерепененный фуражир Портнягин, отбазлал с места давно созрелый вопрос:

— Молви, механик Куцый, тебе выговорюку по партейной линии залупенить, али миром порешим? Выставишь колхозному активу ящик водки.

Раздалось несогласие:

— Почему активу? Надо всему сходу.

— Гони всем.

— Пока в лавке водится…

Механик смерил крикунов презрительным взглядом.

— Сыпьте выговор, не полысею. Бумага все стерпит. Раззявили рты на даровое питьво.

Портнягин не сдавался:

— Ты плуг колхозный упер — провинка большая. Не выговор — суд по тебе править надо. Откупайся лучше от греха подальше.

— Мой плуг.

— Врешь, колхозный. Он занумерован.

— Нет на плуге никакого номера.

— Напильником сточил, ржавчиной затер. Шельма! Тебе закон за позор личности сполна выдаст.

Багровело лицо председателя. Собирался оборвать бузотера, остановить возникшую стихийно перебранку — побаивался лезть в пекло наперед батьки-инструктора. Яснолицый, грудасный районщик с интересом слушал спорщиков. Вот тебе и налицо обвинение: в колхозе процветают пьянство, воровство, потворство. Задумался: да где теперь не процветают подобные сорняки? Везде в хозяйствах развал, неразбериха, опухшие с похмелья лица. При желании любого преда можно лишать печати и права руководить. Но где новых, честных, совестливых, трезвых взять? Почти каждый руководитель сидит на крючке. Берут без оплаты через бухгалтерию мясо, сено, комбикорма. Занижают поголовье скота. Нарушают финансовую дисциплину. Сплошь убытки, приписки, очковтирательство, невыполнение плановых заданий, загулы животноводов, механизаторов. Язвой расползается неверие в слова райкомовцев. Всем осточертел дешевый, малопроизводительный труд. Выходило так: люди трудились, убытки плодились. И не предвиделось тем убыткам конца.

Инструктора удручало, обескураживало, что его словеса, сказанные на собраниях, в беседах, не доходили до сердца народа, разлетались мякиной, подхваченной ветром. Мужики давно наслушались досыта велеречивых обещаний, посулов.

По ним выходило: до коммунизма остался один пеший переход. Дыр, проблем, необеспеченности было великое множество. Деревни кажилились, хирели. Не могла их поставить на ноги самая вычурная лозунговая политика, ненаглядная агитация. Навалились крестьянским миром на кукурузу, ждали фурора. В отличие от картофельного кукурузного бунта в отечестве не произошло. За ее всесоюзное водворение на поля заплескивались бурные, многолетние аплодисменты: пустой энергии ладошек хватило бы настолько, чтобы перемолотить на зерно миллионы тонн кукурузных початков.

И на этой колхозной сходке инструктор упражнялся в вычурной словесности, нагоняющей сон на усталых крестьян. Анонимщик пожирал глазами выступающего: вот, вот он я… это мое письмо… и в другой раз услужу…

Председатель колхоза отделался устным выговором. Инструктор по низкой цене купил полпуда говяжьей мякоти и на грузо-пассажирском пароходике отбыл восвояси.

Безостановочно крутилось колесо времени.

В крутые рождественские морозы неподалеку от Дектяревки взревели бульдозеры и пнекорчеватели. За согрой кочевые дорожники расчищали зимник. Река омертвела до мая, поток грузов для недроразведчиков торопились пустить сухопутьем. Самые срочные доставлялись вертолетами, самолетами. Дороговизна воздушного моста пугала нефтеразведочные экспедиции.