Шрифт:
Аналитический ум офицера-узника пробивал брешь в тенётах проводимой политики. Великий историк Карамзин не мог увидеть полымя века в самом страшном сне. Взгляд в будущее не облагался непосильной данью. Страна виделась могучей, народ свободным, жизнь не каторжной. Всё обернулось игом, закабалением масс. Нашествие грянуло не с азиатских продуваемых степей, не от резвых племён кочевников. Иго вызрело в утробе Кремля Московского.
Находились в стране фальшивых Советов люди с умами зрелыми, но их идеи добра и справедливости, их действия подавлялись изощрёнными бесами. Была благодатная среда для их расплода.
Мысли, протекающие за письменным столом и на нарах, не выбивались из общего русла бурливого повествования. Историческое течение могло из плавного переходить на бурное, порожистое. Не менялось направление выстраданной сути и правды.
Становилось боязно заглядывать даже в недалёкое будущее. Хватка, с какой бывший сослуживец выбивал показания, указывала на пулевой исход. Теперь особенно желалось свободы, завершения задуманного труда. Пусть узнает народ: не все службисты госбезопасности впали в состояние отупения, закрыли глаза на бесчинства органов. Добро должно побеждать зло не только в красивых сказках. Горькая явь не менее нуждается в отражении неприкрашенной правды…
— Прогорелов, на выход! С вещами…
Историк не обижался: исказили фамилию не сильно. Звучит по-тюремному. Почти все здесь прогорают до последней порошинки. Смешно прозвучало: с вещами! Всего имущества — бронзовая иконка святого Георгия Победоносца. Принял от старовера Власа святую память и эстафету… Оставить на нарах? Взять с собой?.. Неужели — свобода?
С нескрываемой радостью разглядывал Авель Борисович документ с сияющими буквами в/м. До плотности пуль ужаты они. Заветные, зловещие словечки высшая мера. Вот он, итог изматывающих допросов. Тут и свечи-помощницы, и угли, и бутерброды с деликатесами.
— Бывший офицер Недогорелов, твоя воля уже измеряется часами. Мне больно говорить о суровости приговора.
— Не виновен, как и старообрядец Влас по фамилии Невинный.
— Он теперь молится иным богам… успел справить обряд небесный.
— Я не подписывал протокол допроса. Всё в нём ложь. За измышления не приговаривают к «вышке».
— Приго-ва-ри-вают. Наши законы знаешь не хуже меня.
— Волчьи законы.
— Мудрые арабы говорили: кто охраняет — тот и волк…. хороший зверь: овцам покою никогда не будет… Твой трактат наделал в верхах много шуму… Вольнодумец!
— Когда строй бешеный — вольнодумство неизбежно.
Безучастный к судьбе историка Пиоттух бросил беглый взгляд на приговор, не отыскав букв клопиного размера. Следователь обшарил взглядом текст, со вздохом облегчения обнаружил условное обозначение исхода.
Вот они — голубушки-славянки!.. Прощание с жизнью, с обетованным раем… Пусть выговорится перед скорой встречей с пулей выученик русской истории, испятнанной кровью и мозгами… Есть цари, будут и цареубийцы. НКВД изрядно сократит недобитков белого легиона. Цвет крови — несмываемый колер истории…
Перед старшим лейтенантом госбезопасности мышка, пойманная в мышеловку даже без сыра. Для чего-то пушистый комочек осилил науки, обзавёлся дипломом. Сочинял никому не нужный трактат… Даже не интересно стало коту — шестиколенному Авелю — играть с мышкой… А ведь на лице ни капли животного страха… Дал задание служакам отыскать в посёлке пластинку с записью марша «Прощание славянки». Патефон в следственном отделе есть. Будет последняя игра в кошки-мышки. Пусть приговорённый перед плахой насладится душещипательной музыкой… Арест в каюте «Надежды» сильно подпалил шерстку пойманной жертвы…
Ни разу в Пиоттухе не проснулось чувство жалости к соплеменнику-чужаку. Существующий строй назвал бешеным. Но кто взбесил вождей адским неповиновением, тупым упорством? Сброд со времён Разина, Пугачёва не поумнел, не запасся мудростью для выживания, продолжения славянского рода…
— Обгорелов, при обыске в твоём чемодане кроме трактата нашли опасные частушки. Откуда они?
— Какие частушки? — удивился узник.
— Оччень политические. Такие вот:
Был разбойник Кудеяр. Он не прятал трупы в яр. Что-то наши кудеяры На расправу очень яры. Не хочу в Улан-Удэ — Ведь и там НКВД. Даже кожа — кобура За него кричит: ура! Смерть народу день-деньской. Распухает яр Обской. Позабыл проклятый Вий Божеское — «НЕУБИЙ!» Развались скорей Ярзона От великого позора. Видно, сытые харчи, Раз лютуют палачи. Завелись в Кремле враги. Боже светлый, помоги! Можно и не ворожить — Нам с антихристом не жить.— …Каким манером частушки в твой чемодан попали?
— Манера чекистов — провокации. Кто подбросил? Зачем?.. Впрочем, вали до кучи, Авель Борисович, на узника, приговорённого к расстрелу.
— Собирался свой трактат сдобрить устным народным творчеством?
Бьют в затылок. Бьют в висок. Прячут смертушки в песок. Не добудится будильник. У Оби скотомогильник? Льётся кровь народная — Наверно, беспородная. Самодуры красные Для страны опасные.