На следующее утро в правление, размахивая листовкой, прибежал Красильников.

— Вот, смотрите! — протянул он приставу листовку. — Опять разбросали по селу!

Пристав надулся и застыл, тараща глаза. Старшина сдавленно кашлял.

Жучков побежал по мастерским отбирать листовки:

— Кто нашел прокламации?

— Какие прокламации? С чем их едят? — смеялись рабочие.

— Это псаломщика по-ученому зовут прокламацией, — сказал кто-то с издевкой.

Под громкий гогот Жучков выкатился на улицу.

У «кухмистерской» уже успевший напиться Мишка заплетающимся языком пел:

Жучков поволок пьяницу в «кутузку» — хоть на нем сорвать злобу.

А люди читали листовки на заводе и в мастерских, на пристани и на базаре.

— Все разбросал? — спросил Тяпин Петра, когда они встретились в условленном месте — в дубраве за Волгой.

— Одну себе оставил. Ты послушай, что написано. Сердце загорается от таких слов. — Кочетов расправил листок и стал читать звучным голосом:

— «Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:

— Пусть сильнее грянет буря!..»

Давно уже скрылось за темным зубчатым лесом солнце, и на небе взошла бледная луна. Но и ночь не принесла прохлады. Истомленные дневным зноем, замерли и не шелохнутся ни лист, ни травинка.

Луна, ныряя в серых клочковатых облаках, то спрячется, а то выглянет и озарит слабым голубоватым светом окутанные прозрачным туманом поля, лес, узенькую серебристую речушку и приютившуюся между лесом и речкой деревню. Время от времени где-то за горизонтом алыми отблесками вспыхивают грозовые зарницы.

Стоит глухая тишина… Не лают по деревне псы — видно, притаились где-то в укромных закутках, не слышно звуков гармони и песен с деревенских улиц. Да и кому нынче гулять? Парни и мужики что помоложе — все в Красной Армии, не на жизнь, а на смерть бьются они с беляками. А кто остался в деревне, давно спят, намаявшись за день на работе.

Но нет — спят не все. Вон в переулке мелькнула тень человека. Миновав избы, похожие издали на смутные черные стога, человек свернул на тропинку, ведущую к оврагу, который разделяет деревню на две части.

Кажется, он направляется в заовражную улицу.

На миг луна осветила человека.

Это был худенький мальчик, лет десяти-двенадцати, в старом солдатском картузе, в белой рубашке, в обтрепанных, залатанных штанах и с белым узелком, крепко зажатым в руке.

Поглядывая на облачное небо, он уверенно шагал по еле приметной тропинке, и его, видать, совсем не страшила черная, непроглядная тьма оврага. Мальчик потихоньку насвистывал песню, ту самую, которую часто поет его отец:

Запоешь эту песню полным голосом, и будто у тебя вырастают крылья, и ты летишь, смелый, сильный, свободный, как сокол, высоко-высоко, наравне с ветром.

Недаром же так любит эту песню отец. «Прекрасная песня, — говорит он. — Наша песня».

Но, правда, не всем по душе отцова песня: деревенские богачи, слыша ее, злобно кривятся и, отвернувшись, в сердцах сплевывают на землю.

Мальчика зовут Якуш, а его отец, Илья Трофимович, — председатель волисполкома.

Якуш зимой ходит в школу, летом он тоже не сидит без дела: то надо что-нибудь по дому помочь, то куда сбегать, то отнести чего отцу в исполком.

В нынешние бурные дни у отца много забот, поэтому он частенько просиживает в исполкоме целые ночи.

Вот и сегодня: наступил вечер, а отца все нет. Мать завязала в белый платочек хлеб с огурцами и сказала:

— Опять отец, похоже, заночевал в исполкоме. Небось сидит там голодный. Сбегай, сынок, отнеси ему ужин.

Якуш обрадовался. Он любил бывать в исполкоме, где на стенах висят разные интересные картинки, а на столе у отца всегда лежат газеты и книжки: глядишь — не наглядишься, читаешь — не начитаешься!