Он был моей родственной душой.

Но Кэм всегда будет немного ненавидеть меня за то, что я забрала у него – у нас обоих – на той больничной койке.

Я чувствовала легкое головокружение и была дезориентирована, когда обнаружила что стою, замерев на съемочной площадке в настоящем. Сцена все еще разыгрывалась актерами, которые больше не были мной и Кэмом.

Я попятилась. Не могла это сделать. Не была готова слышать слова, которыми Кэм описывал свой взгляд на историю. Я не хотела видеть, как становлюсь чудовищем в его глазах.

Так что сделала единственную вещь в мире, в которой была мастером... я сбежала.

Меня охватывало странное чувство, словно каждая клеточка в моем теле тает, медленно превращая в пюре. Я ненавидела Кэма за то, что притащил меня сюда, а еще больше ненавидела за то, что он уехал и оставил меня одну разбираться со всем этим... снова.

Класс! В довершение ко всему, я и из себя сделала лгунью. Кэм не оставлял меня после того как мы отдали ребенка на усыновление. Я четко дала понять, что единственная возможность для нас двигаться дальше - притворяться, будто ничего из этого никогда не происходило. Это было не то, что мы могли обсуждать без ежедневного напоминания преследовавшего нас, не важно, как бы сильно я его не любила или нуждалась в нем.

Мой побег со съемочной площадки продолжался до тех пор, пока я не осознала, что мне не на чем уехать. Конечно, можно было вызвать такси, но тогда мне пришлось бы разговаривать с кем-то, а мысль о том, чтобы услышать звук другого голоса вызывала тошноту.

В итоге я оказалась в джунглях. По крайней мере, именно так выглядели висящие вокруг меня ткани на задворках гардеробной. Все цвета радуги петляли вокруг меня как лианы в форме брюк, юбок и платьев.

Мы с Кэмом вернулись домой после больницы, и попытались восстановить жизнь, которая никогда не была нашей. Кэм вернулся в Дьюк, чтобы доучиться последний семестр, а я сошла с дистанции, набрав лишний десяток фунтов, и переживала ужас всего произошедшего. От лофта в Роли было всего лишь тридцать минут до места назначения, но расстояние следовало за ним. Оно преследовало его, и в свою очередь, это влияло и на меня.

Лофт не изменился. Каждую ночь мы ложились рядом, как и раньше, но дюймы, разделявшие нас, превращались в континент. Каждое утро Кэм говорил, что любит меня, но улыбался все меньше, а затем уезжал к мечте, которую я вернула ему. Иногда по утрам даже душа не хватало, чтобы убрать красные круги, появлявшиеся под его глазами.

Я месяцами не вставала с постели и часами лежала, уставившись в потолок, пытаясь почувствовать хоть что-нибудь - что угодно - что могло пробиться через онемение, в которое погружалось мое сознание.

Кэм плакал во сне каждую ночь, а я даже не могла собраться с силами, чтобы возродить любовь, которая таилась глубоко в его карих глазах, когда он каждую ночь целовал меня в лоб. Я не чувствовала ни стыда, ни сожаления, ни грусти - совершенно ничего не чувствовала. Я была чудовищем.

Тщеславие было первым, что я начала испытывать. Однажды утром посмотрела в зеркало, и увидела лишь вес и кучу вещей, которые хотела забыть.

Я впервые покинула лофт, и час простояла перед танцевальной студией, прежде чем осознала, что балет был еще одной вещью, от которой неосознанно отказалась навсегда. Я наказывала себя грубо, вызывая признаки рвоты и наконец, когда больше не увидела ни полноты, ни идеальной фигуры, которая была у меня раньше, наказала себя еще раз, получив свою первую работу в качестве хостесс.

Пришел май и Кэм выпустился, а потом уехал в Нью-Йорк на стажировку к своей жизни, которая ждала его там. Уезжая, Кэм передал лофт в мое распоряжение. Это даже не было расставанием. Во всех важных смыслах у нас никогда бы не получилось по-настоящему расстаться. «Разрыв» означал конец чего-то, а это что-то закончилось между нами несколько месяцев назад, в больничной палате, которую я крепко заперла в своей голове.

Ряд одежды передо мной раздвинулся, как Красное море, разошедшееся перед Моисеем и в мои заросли проникла Френ, уселась, скрестив ноги, и уставилась прямо на меня.

— Как ты меня нашла? — спросила я, отбрасывая волосы, явно нуждавшиеся в расческе.

— Маделин заставила меня установить приложение на телефон отслеживающее твое местонахождение, — она пожала плечами так, словно не признавалась только что в нарушении основных прав человека.

— Что с вами не так, люди? — пораженно спросила я обвиняющим тоном.

— Множество эмоциональных проблем, за лечение которых переплачиваем шринкам, — на этот раз Френ улыбнулась и ее темные глаза заискрились юмором. — Тебе повезло, я думаю, что твои проблемы можно решить небольшим количеством веселья. Почему бы тебе не отправиться вечером в город? Мы закончили на сегодня, так что ты можешь быть свободна.

Веселье? Что за безумная идея?

— Звучит отлично, вот только я ни с кем здесь не знакомилась со дня моего приезда, а выход куда-нибудь в одиночестве может вызвать еще большую депрессию.

— Нонсенс. Ты познакомилась со мной.

— Ты пойдешь? — в моем вопросе читались удивление и сомнение.

— Я двадцативосьмилетняя женщина, чья жизнь вращается вокруг восьмилетней девчонки. Единственный человек с кем я могу общаться помимо Маделин - это моя дочь, которая считает себя русалкой. Поверь мне, я окажу тебе услугу тем, что не пойду, — она замолчала, посмотрев на меня расчетливым взглядом, напомнившим мне Кэма, и на секунду мне показалось, что она собиралась назвать меня «Эдс» или «Эдди». — Хотя с Маделин тоже может быть весело.