Шрифт:
Трясет, и безумно хочется спать. От курева болит голова. Сашка что-то монотонно бубнит шоферу… Толчок. Я просыпаюсь.
– И тут я ей влындил, – заканчивает Сашка.
– Лес? – спрашиваю я.
Водитель кивает:
– Лес. Ворсма. Сашок, давай стакан.
Мне уже все равно. Я что-то устал. До меня доносится резкий запах самогона, стало быть, угощает водила. На закуску луковица, порезанная на четвертинки. И соль. Все не так плохо. Значит, вот она, Ворсма.
– А лес-то где? – спрашиваю я.
– Там, – водила машет рукой, – километра три и направо.
– Так добрось.
– Не-а Мне – назад, в Тумботино.
Мы долго прощаемся. Сашку даже целуют в рот. Машина срывается с места и уезжает на удивление прямо.
Минут через сорок мы доходим. Уже рассвет – мы первые! Ни одного лесовика… Идем каким-то буреломом вглубь.
– Саш! – кричу я, – у тебя есть что-нибудь?
– Нет пока. Вот сейчас болота перейдем – там лес грибной, я знаю…
– Да я не про то, – я зло хлещу палкой по бурелому.
К девяти утра нам повезло: на звук машин мы, наконец, выходим на трассу, и что самое ценное, прямо к рейсовому до Горького. С грибами тоже повезло – полкорзины на двоих набрали.
– А я тебе что говорил, – уже в автобусе Сашка шепчет мне в ухо, – пошли, пошли грибы! Сейчас приедем, ты прямо домой – все равно за деньгами надо, а я тебя на вокзале подожду… На то же место поедем…
Только, похоже, на то же место не получилось. Вернулись мы в воскресенье…и поодиночке. Впечатлений много, грибов меньше, скамейку какую-то помню ободранную, цистерну с разливным пивом помню, милиционера в привокзальной уборной, но не нашей – чужой… И крупные буквы над автостанцией – «АРЗАМАС»… Почему Арзамас?
Конфуз, конечно.
Однако, случай-то не единичный. Не мы одни таким образом возвращаемся. Не все, но многие. Вы зайдите в куток в воскресенье поближе к ужину. Понятно, то в грибной сезон. Да здесь же – базар: распродажа трофеев! Цена стабильная: бельевая корзина – литр водки. Все как у взрослых, и носильшики тут, и перекупщики, и гонцы до магазина… Почти бесплатно, а лесовик чуть не плачет: на что ему грибы, у него последний вздох – он пьет. Залпом пьет, чтоб не было мучительно больно… Тут же санитары кутка снуют, посуду прибирают, опять же стаканчики подносят с закуской. Все вежливо и культурно: продал – выпил – уступи место. Но почему-то не расходятся, топчутся…
Но что это? Словно электрический разряд пробежал по ряду: сверяйте часы, сейчас магазин закроется. Деньги – упраздняются, соответственно и цены снижаются вдвое: корзина – бутылка.
К полуночи двор затихает, уходит домой лесовик, в семью вернулся. От себя. И только с рассветом растворяется последняя заблудившаяся в кутке тень: вы не знаете, где тут выход?
Глава 2. «Наши»
1. Никого уже нет
Что-то не хочу я о наших писать. Понимаю, что придется, а не хочу.
Не хочу и все. Смерть как боюсь.
Помнишь – был такой, он только о доме своем писал? Мазохистскую автобиографию в своем роде. А что ему еще оставалось, если он кроме своего долбаного Эшвилла, штат Северная Каролина, и не видел ничего по жизни?
Ну – фамилии поменял там, наврал с три короба, перепутал все – и что? Все одно – каждый себя узнал. А что еще хуже – соседа. Хужее.
Кому такое нужно?
Я о чем: прошлое и настоящее. Лично я – сегодняшним днем живу, мне о вчерашнем вспоминать – срам один, стыдно, а уж до завтра точно не дожить, облом. А тут является какой-то черт – и ну тебе про твое-то сокровенное, личное.
Только вот не говори мне, что оно у тебя, прошлое, чисто и непорочно, целку-то не строй. Взгляни на дом свой, ангел. Завяз ты в грехах, аки скала в паутине – по самое не хочу. И что остается? Сопли жевать и портвейном запивать? Номером 72?
Не оправдываться же?
Тогда точно заплюют. Как последнего мудилу – ведь все знают, что ты он и есть, да и сам ты это давно уже знаешь… Он хоть и задрипанный этот Эшвилл, мать его, городок вроде нашего, а все видно: кого обманывать-то? Та еще дрянь…
Встречаются, скажем, двое.
– Ну… Здравствуй, сволочь, – говорит первый, – знал я, конечно, что ты жопа… Это ж ты, – говорит, – тогда, в 71-м, у Машки в койке наблевал, ты! …а не я один. А стрелки – на меня!
И – хрясь по роже.
Ну и кто после этого писатель наш? Выжига он и стукач. Какой уж тут ему возврат домой? Мыкается теперь по редакциям, иуда…
А вот Булгакова поставить к примеру. Просто к примеру, не к стенке. Ну да, того самого. Он ведь что – на актеришек, жалких и бессмысленных, компромат собирать начал, синеглазка… Анекдоты и сплетни… Доносы, стало быть, по большому счету: а что с них взять – шлюхи. Их ведь как клятвопреступников и хоронят, за оградой. Где им, впрочем, и место. Однако, обиделись.