Шрифт:
Имена не были безвестны. Балика Хлоч. Довольно свирепый тип, попадать в руки которого не стоило. Стаху приходилось сталкиваться с его людьми, а теперь вот ездит он на его коне, рискуя быть узнанным. Странно. Балика Хлоч оказался в одиночестве, на лесной тропе? Впрочем, чего ни бывает? Итак – Хлоч. Что ж? Это хорошо – что волки грызут его кости, а черти – душу.
А другой – князь Кремечский. И тоже странно. Все знают, что князь Кремечский преставился ещё зимой. Но никто, кроме Стаха, не знает, что жаждущий справедливости Хартика приложил к этому руку. Робингудовские замашки Харитон оставил, но не забыл. И когда всерьёз назрела разборка между возмутившейся артелью и всепригнетающим князем, который давно приласкал всех разбойников края, Харт, никому не сказавшись, подстерёг на лесной дороге сомнительного господина и его живую тень, рванувших править права. Только Харт и мог столь точно почуять, столь верно послать пулю и столь легко уйти.
И вот Кремечский – таким образом коснувшийся Гназда – появляется в его жизни вновь, и куда ближе…
– Ну-ка, – твёрдо потребовал Стах, – давай-ка по-порядку – рассказывай, что с тобой приключилось!
А что, Стаху, могло приключиться – когда попало в руки девицы твоё собственное письмо? Расчувствовался на досуге влюблённый дурак! Зазмеились в доверчивых Лалиных глазах глупейшие твои строки – а почудились оно вещими знаками.
«Бедный я путник одинокий в странствии своём… На стезю небосвода не ступит нога дерзновенная… Лалу, Лалу… Звезда моя в ночи недосягаемая… Лалу, Лалу… Звезда моя в ночи несгорающая… Я сровняюсь с землёй… упаду за ребристые кряжи… К дальней звезде единственной – молитва моя последняя… Ты, моя неведомая! Пусть дрогнут лучи твоих сияющих очей… прольёшь ли свет печали на меня, приникшему к стопам твоей памяти… оторвана душа моя, как от стебля цветок… меня нет и не будет более… снизойди на последний призыв… чашу любви твоей пригубить в предсмертный миг…»
– В предсмертный миг! – простонала девушка, хватаясь за голову, – о Господи!
Тут же резвые ножки бедняжку подбросили, и, выронив бумагу, она опрометью кинулась вслед за путешественницей. Добежав до конца улицы, разглядела: та неторопливо брела почти у дальнего поворота. Девушка заторопилась следом. Однако гостья вдруг прибавила ходу, и Лала догнала её только за крепостными воротами. Запыхавшись, она окликнула женщину:
– Где он?!
Женщина сразу же обернулась и несколько мгновений разглядывала девицу с радостной улыбкой. Затем заструился её тихий вкрадчивый голос:
– Далёко, дева… далёко, – она запнулась, покачивая головой, – а впрочем… ты готова следовать, не так ли? Тогда мы дойдём к закату дня. Но если приведёшь лошадь – доедем быстрей.
– Лошадь… – в досаде Лала заломила руки, – брат, может, и даст, но спросит, зачем.
– Не надо брата! – решительно заявила странница, – вон кто-то выехал из крепости… неужели, не подвезёт?
Лала не успела высказать опасение, что будут вопросы, и брата известят… да и – отказать может возница: девиц Гназдовских нечего возить невесть куда! Женщина твёрдо шагнула навстречу запряжённой тройке, которая враз остановилась – очень даже охотно:
– Мил человек! Подвези бедных молитвениц!
– Почему бы нет? – любезно улыбнулся из саней совершенно незнакомый человек, – садитесь, барышни! – он приоткрыл медвежью шкуру, которой были застланы сани.
Лала села. Могла ль она не сесть?
– Что с ним?! – сразу пристала она к страннице, едва спрятались они в меховую полость.
– Отходит… – строго глянув, прошептала та, – тебя зовёт. Болен. Есть, сказал, девица, что вылечит одним своим явлением. За тобой послал. Умоляет! – она с серьёзностью поднесла к Лалиным глазам прижатый пальцами кончик мизинца, – вот такие слёзы текут!
Лала заплакала.
И всё время, пока они ехали до Гназдовых рубежей – утирала глаза и не находила себе места от медлительности санного бега. Спутница вкрадчиво и подробно нашёптывала ей, что молодец лежит в горячке на дальней заимке, что провалился под лёд и еле выполз из полыньи, и теперь за него только молиться остаётся, что и сделала она нынче на литургии.
По пути два раза остановил их разъезд, но Лала так зарылась в сено, что зоркие соколы ничего не разглядели в медвежьем пушистом мраке, а проезжих гостей чего не пропустить? Оказалось, что возница тоже не Гназд, а приезжий, и следует из Лахта в Хвалт по купецкой надобности.
– В Хвалт через мост берите, – посоветовал парнишка и отпустил уздцы.
Тройка полетела дальше, перенеслась через мост, замелькала снежными полями – только Гназды её и видели. Ах, Гназды, взоры ваши орлиные! Что ж проморгали вы девицу в самых-то пределах гназдовских!
Глава 10 «Девица Евлалия»
Всё неслась куда-то тройка,
И не уставали кони.
Лезло в голову порой: как
Тройку беспощадно гонят…
А когда стихал их ладный
Бег, то снова щёлкал кнут,
Чтоб лошадкам неповадно
Останавливаться тут…
Погружённой в переживания Лале как-то не пришло на ум, что с возницей им уж больно по пути. Они ехали много часов подряд и давно покинули пределы Гназдов. И только когда солнце закраснелось на закате, Лала забеспокоилась:
– Ты сказала, до заката пешком бы дошли?!
– Но ведь мы на санях, – принялась объяснять ей спутница, – нам пришлось изменить путь, сообразно чужому, и придётся добираться иначе, но всё равно это быстрее, чем идти пешком. Вон за тем лесом мы сойдём и пойдём налево.