Она подняла голову на Лалу, протягивая ей ворох чёрного тряпья:

– Ты, смотрю, ничего! Весёленькая такая! А то, иные – в петлю лезли!

«Что ж у вас добрых-то нет никого?» – опуская глаза, подумала Евлалия. Но старшая уловила беззвучный упрёк.

– Это зря ты, красуля! Думаешь, мне тебя не жаль? Жаль! Только при жалости – хуже! Мягчеет Божья тварь, на слёзы тянет! А пожёстче будешь – глядишь, выдюжишь! Ныряй за занавеску, переоденься! Какое платьице-то порвал, живоглот! – прости, Господи…

Лала облачилась в грубую чёрную рубашку, повязалась платком, осторожно попросила:

– Вернули бы шубку с валенками!

Старшая молча глянула, прикинула – и через пару минут притащила всю прежде снятую одежду:

– Забирай! Да приглядывай! Не растащили бы! Кто ухватит – мне говори! Я разберусь!

До вечера Лала походила свободно – а утром старшая пнула её в бок:

– Хватит болтаться! Вон – к корыту становись! Полотенцы постирай! Эти наследники, – проворчала сердито, – только жрут, пьют, да ругаются! Скатерть всю залили, в щёлоке не отходит!

Наследников Евлалия вскорости понаблюдала – когда ей пришлось убирать заваленный объедками стол. Вокруг него сидели, не расходясь, не менее двадцати шумливых господ в чёрных суконных кафтанах. Размахивая руками, перебивая друг друга – горячо выкрикивали:

– Да нет же, говорю вам! Мы первые в роду Кремечские, только по материнской линии!

– А мой батюшка… мой батюшка – сам, по сути, Кремечский! Старый Кремечский признавал его за сына и дал воспитание! Велось дело об усыновлении, вы поймите! Почти выправлены бумаги! Только случайность помешала довести до конца!

– Миром правит случай! Стало быть – не выправил! А значит, и толковать не о чем! Вот мой дед…

Лала унесла гору посуды с жужжащей головой.

В тот раз господа не заинтересовались ею, а в следующий – когда споры перешли на подсчёт состояния – девушку остановили, заставили пройтись, похлопали по икрам и ляжкам – после чего прозвучала немалая цифирь! Евлалия даже не подозревала, что является такой драгоценностью!

– Но девку надо ещё продать… – проговорил кто-то, – а она, слышал, из рода Гназдов… могут быть неприятности…

– Да уж! Напортачил Кремечский!

Тут девицу Евлалию подхватил смелый порыв, и она дерзнула высказать осенившее:

– Да прикажут благородные господа молвить слово!

Благородные господа, которых сейчас волновала любая новая мысль – приказали, и красавица проговорила следующее:

– Князь Кремечский не успел совершить злодеяния – и я свидетельствую в этом! Мне, девице рода Гназдов – приложившейся к Евангелию – Гназды поверят! Потому имеет смысл предложить меня за выкуп. Гназды пойдут на сделку, ради своей чести!

Мысль сперва понравилась. До того момента, пока не встал вопрос: а кто сделает это? Кто пойдёт на переговоры? А если Гназды возмутятся? Если вместо льющегося в кошель золота – польётся кровушка, да головы полетят? Пока Гназды не знают о девушке – всё тихо-спокойно. Из поместья кого попало не выпускают – никто не проговорится. Да и верить ли девчонке? Вон как уляпано белое кресло!

– Это вино… – глухо произнесла Евлалия.

– Что-то неопрятно ты пьёшь хмельное пурпурное вино, дева, – недоверчиво прищурился на неё один из почти-Кремечских, – оно надёжно валит самых брыкучих дур!

Тем не менее – решено было на всякий случай к девушке прислушаться.

– Да… и приглядывать бы… – внёс предложение другой немного-Кремечский, – чтоб конюхи не хватали!

По такой причине – во двор Евлалию посылали весьма редко – и вообще установили за ней бдительный надзор. Впрочем – конюхи отнеслись с пониманием, так что – когда по весне пробилась первая травка – о надзоре почти забыли.

Первая травка не решила вопроса ни о наследнике, ни о Гназдах. Дело тянулось, рассусоливалось, придерживалось, подвергалось сомнениям. Якобы-Кремечские не разъезжались скоро полгода. Полгода Лала жила со служанками, стирала, убирала в покоях и людских, и всё это время челядь носила скорбную одежду.

В такой скорбной одежде девица имела несчастье перебежать за какой-то надобностью через широкий двор, когда внезапно раскрылись ворота, и стражи впустили въехавшего всадника. С приездом всадника страсти вознеслись до предела.

Нет, всадник не был наследником. Всадник оказался неким Баликой Хлочем, при звуке имени которого у всех двадцати чуть-чуть-Кремечских сделалось сердцебиение.

– Мне нужды нет, – лениво процедил развалившийся в заморском кресле головорез сквозь крепкие желтоватые зубы, – окружать вашу хибару своими людьми и брать под прицел. Каждый тут – уже покойник, если не получу долга! Мы с сиятельством – старые товарищи, он бы сам вам головы поотрывал, начни вы права попирать!