– Это будет сознательная ложь с его стороны. Но если вы этому верите, то арестуйте меня, – и Азеф стряхнул пепел в никелевую пепельницу на приборе.

В комнате наступила большая пауза.

– В Москве я узнал, что в Петербурге хотят готовить на Дурново, повели наблюдение трое извозчиков. Герасимов подошел к письменному столу.

– Один живет на Лиговке, улицу не знаю, брюнет, еврей, но мало типичен, выезжает на угол Гороховой в три часа. Другой – газетчик, лохматый, русский, в рваном подпоясанном веревкой тряпье, почти как нищий, у Царскосельского вокзала. Дурново не должен ездить в карете, пусть идет пешком. И в пути принимает меры предосторожности, не то будет плохо.

Азеф сидел спокойно, заложив ногу на ногу, виден был розовый носок. Ботинок острый, лакированный на высоком каблуке.

– Есть еще?

– Послезавтра дам точные данные, сможете взять. Взволнованность Герасимова, как будто, прошла. Он знал, что сказать в министерстве, и сложив блокнот, вставил в него карандаш.

– Вы ручаетесь, что с Дурново не повторится дубасовская история?

– Будем надеяться, – пожал плечами Азеф. Но вдруг увидал, что генерал улыбается и пипка на его щеке заметалась.

– У меня есть терпение, но не столько, как вы думаете. И ума больше, чем кажется. В данном случае мои условия коротки: всех боевиков на Дурново сдать. Если хоть одно покушение будет удачно и ваша роль также неясна, как в Дубасове, не пожалею. Дубасова запишем а конто революции. Больше таких не будет, ни одного. Савинкову гулять довольно. Не допущу, чтоб шлялся по России и убивал, кого ему нравится. Не позднее этого месяца я его возьму. Ваше дело обставить шито крыто.

– Хорошо, – проговорил Азеф, – только его брать надо не здесь.

– Отошлите. Говорили, что хотели ставить на Чухнина? Вот и пошлите. Мы отсюда отправим людей.

Азефу показалось, что генерал выбивает из под него табуретку и он повисает в петле.

– Подумаю, – проговорил он, – только не понимаю вашего отношения. Запугиванье. Я не мальчик. Не хотите, не буду работать, я же вам обещал…

– Ээээ, батенька, обещаньями дураков кормят. Азеф вынул платок, отер лоб.

– Так работать нельзя, – пробормотал он, – нужно доверие.

У него было тяжелое дыханье. Ожиренье.

– Я не получил еще за прошлый месяц, – глухо сказал Азеф.

– Дорогоньки, Евгений Филиппович.

С Невы дул ветер. Из мокрой темноты летели колкие капли. На тротуаре Азеф огляделся. В направлении Летнего сада стлалась темная даль Петербурга. По Фонтанке он прошел к Французской набережной. На Неве разноцветными огнями блестели баржи. Открыв зонт, Азеф пошел к Троицкому мосту.

Перед созывом Государственной Думы, волнуясь в табачном дыму, боевики собрались на заседание в охряном домике Азефа. Комната прокурена. На столе бутылки пива. Облокотившись локтями о стол, тяжело сидел уродливым изваянием Азеф. Абрам Гоц развивал план взрыва дома министра внутренних дел Дурново. Он походил на брата,

но был моложе и крепче. В лице, движениях был ум, энергия. Чувствуя оппозицию плану, он горячился.

– Если мы не можем убить Дурново на улице, если наши методы наблюдения устарели, а Дурново принял удесятеренную охрану, надо идти ва банк. Ворвемся к Дурново в динамитных панцырях!

– Иван Николаевич, ты как? – сказал Савинков. Азеф медленно уронил слова:

– Что ж план хорош, я согласен. Только в открытых нападениях руководитель должен идти впереди. Я соглашаюсь, если пойду первым.

Родилось внезапное возбуждение.

– Не понимаю, Иван! – кричал Савинков, размахивая папиросой. – Какой бы план не был, мы не можем рисковать главой организации!

– Невозможно же, Иван Николаевич!!

– Я должен идти. И я пойду, – пробормотал Азеф. В дыму, в криках, в запахе пива поняли все, что воля главы Б. О. не ломается, как солома. А когда разбитые бесплодностью заседания, боевики выходили, Азеф задержал Савинкова.

– Надо поговорить, – пророкотал он и сам пошел выпустить остальных товарищей из охряного домика.

Оставшись один в комнате, Савинков растворил окно: – чернели силуэты деревьев. Комната вместо дыма, стала наполняться смолистым запахом сосен.

Азеф вернулся ласковый. Он лег на диван. Савинков стоял у окна. Так прошла минута.

– Какая чудная ночь, – проговорил, высовываясь Савинков. И в саду его голос был слышнее, чем в комнате.