Владимир бросился к отцу, дотянулся рукой до стремени, да так и бежал рядом с отцом всю дорогу до дворца. И лишь вечером, когда княжеская семья собралась за столом, Владимир услышал от отца о том, как шла война с торками.

Собственно, и войны-то не было: конные сторожи торков донесли до своих кочевий известие о том, что вошли русские рати в степь, и торки стали спешно свёртывать шатры, и когда руссы подходили к тем местам, где должны были бы стоять стенные городки кочевников, то заставали там лишь тёплую золу от очагов — торки исчезали бесследно. Днём и ночью гнались руссы за кочевниками, вглядываясь в прибитую конскими копытами землю, и наконец настигли их во время отдыха. Русские дружины с ходу врезались в тележный строй уставших и обессилевших торков, и те почти не сопротивлялись: одни доброй волей отдали себя в полон с жёнами и детьми, другие — те, у кого доставало ещё сил бежать дальше, — бросали своих близких, всё добро, вскакивали на коней и устремлялись в неоглядную ночную степь.

За ними не гнались — пусть пропадают в осенней стуже в голодной, застывающей на зиму степи. Несколько недель носились русские дружины в диком поле, сбивая всё новые и новые кочевья торков, утомляя и врагов и самих себя нескончаемым конским бегом. И лишь тогда, когда отяжелели русские рати от захваченного добра, когда недоставало уже сил гнать по необозримым степным просторам тысячи голов скота, — русские князья дали приказ своим дружинам повернуть вспять.

— Ну а торки, куда делись торки? — спрашивал Владимир, который живо представил себе всё, что происходило в степи, где закованные в брони руссы сметали с лица земли жалкие кочевья степняков и гнали их, гнали в холодное и голодное поле.

— Торки сгинули, — сказал устало Всеволод. — Сгинули, мыслю, навеки. Одних мы попленили, а кто ушёл в степь, всё равно пропадут от стужи, голода и мора. Бог отныне избавил Русь от поганых.

Он говорил об этом спокойно и равнодушно, а глаза Владимира наполнялись слезами. Ему было жаль этих растерзанных, связанных верёвками людей, что тянулись за русской ратью по улицам Переяславля, шаль было и тех, кто, потеряв своих жён и детей, скитается отныне в застывшей степи, мёрзнет, гибнет от голода и нет им нигде ни покоя, ни приюта: только гибель, и плен, и продажа на невольничьих рынках Булгара, Херсонеса и Константинополя.

Всеволод заметил сумятицу в сердце сына, положил руку на его золотистые волосы: «Не жалей их, Владимир; если бы был их верх, то сегодня уже тебя гнали бы привязанным верёвкой за телегой на челядинный рынок куда-нибудь в Таврику».

Затихла жизнь в Переяславле, не скакали более княжеские гонцы между Киевом, Черниговом, Переяславлем и Полоцком, надвинулась суровая зима. Князья и дружинники сидели по своим дворцам, а их люди бойко торговали по городам рухлядью, захваченной у торков.

В конце же января 1061 года беда обрушилась на Переяславское княжество; из степей в переяславские пределы вышли половцы во главе с ханом Искалом. Записал позднее летописец: «Пришли половцы впервые на Русскую землю войною». Давно уже ожидали этой грозы переяславцы.

С каждым годом полнилась степь половцами. Их кочевые вежи, объединённые в огромные орды, заливали южные земли от края и до края. Сначала они перевалили через Волгу и появились на Дону, потом захватили кочевые угодья печенегов и торков и заняли причерноморские степи между Доном и Днепром, а потом, преследуя печенегов, дошли до Дуная и уткнулись в византийские сторожевые крепости. В то время напор половцев на Запад уже ослабел, и они принялись обживать огромные пространства, раскинувшиеся между Доном и Дунаем. Главные их кочевья расположились в степях, примыкавших к Черноморской луке — между Дунаем и Днепром. На Руси их называли лукоморскими половцами. У Днепровской же луки, по обе стороны порогов расселялись приднепровские половцы. От Днепра до Нижнего Дона кочевали причерноморские половцы. Были ещё половцы заорельские, кочевавшие между реками Орелью и Самарой. Донецкие половцы раскинули свои вежи между Северным Донцом и Тором, а по обоим берегам Дона жили половцы донские. И на всём этом огромном пространстве северные границы половецких кочевий вплотную подходили к русским землям. С тех пор как выбили половцы из степей берендеев и торков и как те, зажатые с двух сторон, заметались в диком поле и растворились — одни — уйдя под защиту русских крепостей и встав там на сторожевую службу, а другие — пропав без вести, — не было больше никого между русской и половецкой землями. Встали они теперь друг против друга, и самым близким городом к половецкому полю стал Переяславль.

Скрипели в бескрайних южных степях половецкие телеги, взметалась к солнцу пыль от бесчисленных кочевых веж, десятки, сотни тысяч всадников готовы были по первому зову своих ханов двинуться в очередной грабительский поход. От пастбища к пастбищу, от одной земли к другой передвигались половецкие орды, всё сокрушая на своём пути. Зимой они уходили к югу, поближе к тёплым черноморским берегам, а летом постепенно перемещались на север, их стада тучнели в ковыльных степях, и половцы подходили к самой кромке южнорусских лесов. Осенью же, когда кони были сыты, начиналась пора набегов, и горе было тем, кто вставал на пути кочевников. В поход поднимались все взрослые половцы. Их конные лавины внезапно возникали перед изумлённым и испуганным врагом. Вооружённые луками и стрелами, саблями, арканами, копьями, половецкие воины с пронзительным криком бросались в бой, стреляя на скаку из луков, засыпая врага тучей стрел. Сокрушив врага, они мгновенно исчезали, а на месте набега оставались развалины и свежий пепел, и тянулись вслед за кочевниками следы многочисленных пленников, которых они гнали на невольничьи рынки юга. Кочевники не любили сражаться с большими и хорошо организованными армиями. Напасть врасплох, смять численно слабого врага, подавить его, разъединить вражеские силы, заманить их в засаду, уничтожить — так они вели свои войны. Но если половцы сталкивались с сильным противником и вынуждены были отступать — они умели и обороняться: быстро составляли свои телеги в несколько кругов, покрывали их бычьими шкурами, чтобы враг не мог поджечь их, и, укрывшись внутри этого кольца, отчаянно отбивались от наседавшего неприятеля. Через проходы между телегами вырывались они порой конными отрядами на вылазки, сея ужас среди осаждавших. И если половцам удавалось огородить телегами свои вежи, сокрушить их оборону было трудно.

Многочисленные половецкие сторожи охватывали всю степь. Это были их земли, и они знали каждый день, каждый час, что совершается в их пределах и близко от них, на расстоянии нескольких перестрелов и в далёком приграничье. И едва появились они вблизи русских княжеств, как те почувствовали — за ними установилось постоянное и настойчивое наблюдение. Половцы знали буквально всё: где находятся княжеские дружины, мирны между собой князья или ратны, как укреплены русские города и как поставлена у руссов сторожевая служба. За последние годы всё чаще стали пропадать в диком поле русские сторожи: половцы обкладывали Русь, как зверя в берлоге. И, наконец, их выход состоялся.

Вопреки всем своим привычкам половцы двинулись на Русь зимой. И произошло ото не случайно. То было время, когда руссы упивались своей победой над торками, торговали захваченным рухлом, пили и бражничали по городам и весям. Разошлись князья по своим столам, запёрлись за стенами детинцев, распустили на отдых дружины. В морозные январские дни 1061 года притихла жизнь на Руси. Притихла она и в Переяславском княжестве. Мёрзли на высоких холмах княжеские сторожи, сходили раньше времени со своих мест — думали дружинники: кто пойдёт на Русь в такие снега и метели. Всеволод сидел в теремном дворце за своими любимыми книгами, постигал их великие мудрости, княгиня в женской половине занималась вышиванием. И вдруг однажды под вечер с крепостных башен дозорщики увидели, как заметались в сумеречной степи огни, пламя поднималось высоко в небо, окрашивая его в нежно-розовый свет. И не успели переяславцы толком понять, почему же пылает зимняя степь, как оттуда посыпались к крепостным воротам люди. Одни скакали на неосёдланных лошадях, другие бежали бегом полуодетые и разутые, иные были со следами пожарищ на теле.