Андрей подтолкнул ногой край ее сумки и отвернулся. Иеремия стоял неподвижно, будто статуя, лишь изредка постукивая тростью по бетону. Уильям докуривал сигарету. Его бледный кадык время от времени вздрагивал, будто умирающая рыбина.

Все молчали и терпеливо ждали.

Вагон, наконец, подсоединили к составу. Каждое окно закрывала глухая шторка. Вместо проводника дверь вагона открыл комиссар Сергиенко, он же вошел первым, помогая Вере затащить сумку наверх. Сумка, надо сказать, была небольшой, меньше, чем та, что тащил Андрей, но он все равно вызверился. Как и на то, что Вера, на его вкус, слишком нарядилась.

— Не на прогулку едем, — зло бросил он, когда она вышла в прихожую. Переодеться и выложить часть вещей он ей не дал. Не было времени.

В тот вечер его выводила из себя любая мелочь. Еще несколько грубых замечаний едва не довели Веру до слез. Он без конца придирался к Уильяму, который не смог связаться с Хью перед отъездом. Пытался задирать Иеремию, который воспринимал все его колкости с издевательским спокойствием.

Он не знал, чего больше в этой злости. Волнения или беспомощности. Андрей постоянно спрашивал себя, как бы все складывалось, если бы рядом был Винцентий. Может быть, были и другие пути, которых он сам просто не замечал, но которые мог бы заметить рыцарь. Ведь и ему Мария была не чужой. Пусть она не была ему сестрой по роду, но она была ему сестрой по крови. Кто сказал, что хромому можно доверять спасение Марии? Что на него можно хоть чуточку положиться? В здравом уме и твердой памяти никто и никогда не доверился бы убийцам Йотуна. Иеремия преследовал свои цели, и Андрей это хорошо понимал.

А кто остается, кроме него? Малыш Уилли? Бестолковый юнец, который всю жизнь бегает на поводке своего брата и который все время, что Андрей его видел, был озабочен только своими нарядами и игрой в покер.

Вера? Кроме шуток, кто бы положился на пятнадцатилетнюю девчонку, да еще и не слишком умную? Она могла стать лишь удобным и послушным орудием, но не более. Еще один грех на его плечи, но их там и так хватало. Он хотел всего лишь спасти свой мир, а это перевешивало любые угрызения совести.

Кроме одного. Если бы Винцентий был жив, возможно, он сказал бы: "Остановитесь, пан Андрей. Вы совершаете ошибку, полагаясь на киевских лордов и доверяя Иеремии". Или: "Вам нельзя действовать так в лоб. Вы можете погубить панну Марию. Не лучше ли устроить встречу с Зильвией и провести переговоры?".

Так он слушал воображаемого Винцентия уже не раз. Но голос мертвеца не мог предложить ему никаких вариантов, кроме обтекаемых "переговоров". Какие переговоры? О чем говорить с женщиной, которую он предпочел бы выпоторошить голыми руками? Оставалось надеяться, что цели Иеремии включали в себя жизнь Марии. Андрей не спускал с него глаз и знал, что если что-то пойдет не так, хромой умрет первым.

В вагоне стоял невыносимый запах стоячего воздуха и какого-то старого ковра.

— Тут так здорово, — всплеснула руками Вера, остановившись в проходе. — Я в таком красивом вагоне еще не ездила. Только тут так душно...

Краем глаза Андрей наблюдал за тем, как Иеремия последним упорно лез по лестнице наверх, не выпуская из рук трость.

— Тяжко? — он не удержался от легкой ухмылки, подавая хромому руку. Легкой, но заметной.

— Грешно смеяться над калекой.

Добродушная улыбка плохо вязалась с ледяным тоном. Андрею показалось, что это единственное слово Иеремия никогда не забудет. На секунду ему даже стало не по себе. Все же это не Уилли и даже не Винцентий.

Вера суетливо осматривала каждое купе, восхищаясь ванными и шкафами и без конца повторяя, что "в Ленинград они ездили совсем в другом поезде". В конце концов, она устала, начала зевать и заняла первое попавшееся купе. Чуть позже, заглянув в полуоткрытую дверь, Андрей обнаружил, что она так и уснула на незастеленной кровати возле стопки свежего белья, подложив под голову ладонь. Неудивительно, ведь уже близился рассвет, а она не спала всю ночь.

Невольно в памяти возник тот самый призрак в дверях Бестужевых, болезненно правдивое наваждение. Андрей не мог понять, откуда ему было взяться. Снова и снова он думал об этом. Марию с Верой и объединяли только что женский пол да темные волосы. И то у Марии они лежали шелковым покрывалом, волосок к волоску, а у Веры — лежали волнами и завивались тугими кольцами.

Андрей вошел и прикрыл дверь, прислушиваясь, не идет ли кто-то по коридору. Но Иеремия и Уильям, кажется, были заняты своими делами. Комиссар сошел с поезда, лязгнув подножкой. Засвистел пар, и щелкнули, делая первый оборот, колеса. Состав тронулся. Вера беспокойно шевельнулась, убирая с лица волосы, и Андрея снова что-то укусило изнутри. Он подошел и осторожно коснулся мягких прядей.

От Веры пахло куда приятнее, чем от Марии. Аромат юного живого тела, стоило признать, манил каждого молоха. Молохи-женщины могли разве что поменьше пахнуть мертвечиной, но тот особый женский запах они вернуть себе не могли.

Этот девичий дух, наполнявший купе, не портила даже острая, звериная нотка. Напротив, манила еще сильнее. Андрей наклонился ниже, вдыхая этот запах полной грудью.

Поезда Андрей не любил. Он чувствовал себя, как в огромном самоходном гробу, который трясся, содрогался в конвульсиях, тарахтел и нестерпимо вонял. Кроме поезда ему не давало уснуть многое, в том числе и Вера. Ее запах будто и не покидал его ноздри, а в памяти он снова и снова касался ее мягких и теплых волос, пытался представить себе, какой шелковистой должна быть ее кожа. Видимо, он все же задремал, потому что в какой-то момент в его сознании Мария с Верой слились воедино, лаская его губами и ладонями всюду, куда только можно было дотянуться.