Со спаса, когда захолодали росы, движение орды заметно ускорилось. Стоянки стали реже и короче, перегоны — длиннее и утомительнее. Однажды утром, когда, разбуженные ударами плетей, они двинулись в путь, Семен глянул на солнце и спросил:

— Ты ницего не приметил?

Матвей нашел в себе силы пошутить:

— Нам кверху нельзя глядеть. Сам, поди, знаешь, что котора скотина закидывается, та с повозки вынимается и на убой идет.

Но Семен шутку не поддержал.

— Ранее-то, как шли поутру, солнце в праву сцеку глядело, — сказал он, — а таперя затылицу пецет. Можа, надумали ордынцы от земли нашенской отворотиться, коли с севера на закат пошли?

— Навряд ли, — посерьезнел Матвей, — сила у татар великая собрана и без употребления она не останется. Но поганые что-то надумали — это ты верно рассудил. Может, с литовской земли на нас пойти восхотели, может, еще откуда — гадать по-всякому можно, особливо ежели в упряжке идешь. Дай-то господь светлого разумения нашим воеводам, чтоб превозмогли они лукавство неверных…

Матвей в своем предположении оказался недалек от истины. Достигнув Ряжска, Ахмат послал к Коломне только один тумен, а главные силы повернул на запад для соединения с войском короля Казимира. Он лишь теперь объявил о месте соединения, повергнув в изумление всех военачальников неожиданностью своего решения. Этим местом оказался городок Алексин, имя которого запало в память Ахмату в связи с известием о царевиче Латифе. Еще более неожиданным оказалось это решение для русских воевод, которые обманутые Ахматом, копили главные силы под Коломной, в 150 верстах к востоку от Алексина.

Орда стремительно покатилась вдоль южных рубежей Московского государства. Впереди ее загорались цепочки тревожных огней сторожевых застав. Они перекидывались вглубь, заставляли звучать набаты порубежных городов и бежали дальше.

Над московской землею занимался широкий пожар…

Звездной августовской ночью ворвался в Алексин из заполья быстрый всадник. Всполошил посадских собак и тяжело загрохотал по крепостным воротам. Стучать пришлось долго — алексинская стража была тяжела на подъем. Заспанный глаз долго рассматривал через смотровое окошко прибывшего, пока стражник не признал в нем служивого дальней сторожевой заставы. С недобрым ворчанием открыл он ворота и молча ткнул пальцем в сторону воеводского подворья.

Беклемишев вышел в исподнем, кряхтя и почесываясь. Жесткое и колючее волосье его овражистого лица свалялось, подобно перекати-полю. Прибывший шепнул наугад туда, где могло быть воеводское ухо:

— Ахмат со своей ордой идет к Алексину.

Беклемишева обдало жаром.

— Врешь… сын! — выхрипнул он и затопал ногами.

Гонец легко приподнял за веревки перекинутое через коня тело пленного татарина и бросил его к ногам воеводы:

— Вот моя правда!

Татарин в страхе залопотал:

— Хан идет добыть Латиф-оглан… город убивать… Орда за речка перелезть… два день здесь будет…

Беклемишев вбежал в опочивальню, грохнулся на колени перед образом архангела Михаила и зашептал с захлебом:

— Избави от беды рабы твоя, угодниче божий Михайло, да не погибнем, но да избавимся тобою от бед… Укрепи силу и разум рабы твоя, угодниче божий, да не погибнем, но да избавимся…

— Ну будя, будя! — властно прервала его воеводша, подслушавшая привезенные вести, — Ты умишком-то пораскинь. Ордынскому царю наш городок и на нюх не нужен, кабы не царевич Латиф. Так ты вывези поганца отсель, хучь бы на третью засеку, и царя упреди. Тама и перелазы через Оку удобнее наших, глядишь, и отвернет от города Ахмат. Иди, собирай татарина в дорогу, а с молитвой угоднику я уж сама исхитрюсь. У него, чаю, к твоему нудью ухи глухи.

Беклемишев радостно вспрыгнул с колен и побежал в свои старые хоромы, где жили теперь многочисленные жены татарского царевича.

Латиф постоянно обновлял и повсюду возил за собою семью, отдавая ей ночную половину своей жизни. Днем он отсыпался, на это уходила дневная половина, а на все остальное времени уже не оставалось. Сейчас он возлежал на коврах, окруженный полуголыми красавицами. При виде воеводы они взвизгнули и рассыпались по темным углам.

— Ты что это птичек моих пугаешь, — заворчал Латиф, — дня мало?

Сотник Азям, неизменный участник любовных утех и толмач царевича, перевел его слова.

Беклемишев плюнул и выругался.

— К нам Ахмат с войском идет, а вы блудодействуете! — закричал он. — За тобой, Латиф, идет! Собирайся немедля, мои люди проводят тебя в укрытое место, скорее!

Но Латиф и глазом не повел, только спросил, когда ожидается приход Ахмата.

— Через два дня здеся будет! — затряс головой воевода.

— Если так, то зачем ты пришел ко мне сейчас? — удивился Латиф и поманил подруг, чтобы продолжить прерванное.