— Эта болезнь смертельна, и я бессилен перед нею, — тихо сказал он.

— Вирешь! Дай сывой дурман, как мине давал. Пусть спит быратка, пока зыдаров не стал.

— То зелье не поможет. Твой брат не доживет до рассвета.

Мухтасиб взвыл и бросился к умирающему. Отчаяние его было удивительным: человек, погрязший во многих грехах и лишенный чувства милосердия даже к друзьям, воплощал сейчас искренние горе и скорбь. Он, должно быть, считал себя причастным к добродетелям своего праведного брата и с его потерей оказывался всецело во власти лжи, жестокости и порока. На какое-то мгновение Матвей даже проникся к нему участием.

— Нужно покориться неизбежности, господин, и позаботиться о живых. Эта болезнь заразная, поэтому тело твоего брата и все его вещи нужно пожечь. Здесь, в юрте, находиться опасно, так что ты поостерегись. И не след пить из одной чаши с больным, — сказал он, заметив, что мухтасиб потянулся к принесенному кувшину.

Мухтасиб пристально посмотрел на Матвея. Неожиданно его круглое лицо стало наливаться кровью.

— Я понял тибя, хитрый урус! — гневно сказал он. — Ты хотел дать мине месть и не сытал делать лишоб мой быратка. Ты хотел замест пошетный похорона пожечь мой быратка, как кизяк. Я висе понял, но так не будет. Ты сам будешь в этот юрта. Ты сам будешь делать лишоб. И если мой быратка помрет, ты… ты… выпьешь висе, што вылилось с него. — Он указал на стоявший у ложа большой медный таз.

Мухтасиб вышел, оставив Матвея под присмотром старого слуги. По тому вниманию, с каким тот следил за каждым движением больного, можно было заключить, что умирающий находится в добрых и заботливых руках. Матвей несколько раз поймал на себе настороженные взгляды слуги, ему даже показалось, что тот хочет заговорить с ним, но он досадливо отвернулся. «С этим народом лучше держать язык за зубами — они любят иначить сказанное», — подумал он, уселся у входа и неожиданно сам для себя задремал. Разбудил его крепкий толчок. Матвей открыл глаза и увидел перед собой Семена. Приведший его слуга о чем-то просил, молитвенно складывая руки.

— Старик просит тебя по-цестному сказать, как плох его хозяин.

— Плох, очень плох! — Матвей поднялся и поглядел на больного. — До утра не дотянет.

Услышав ответ, слуга словно окаменел, его скорбь выдавали лишь наполнившиеся слезами глаза.

— Ишь как переживает! — покачал головой Семен. — Он, говорит, сызмальства к нему приставлен и всю жизнь вместях прожил.

Матвей пожал плечами:

— Скажи, что его хозяину уготован мусульманский рай, а похоронить его собираются со всеми почестями, по старому монгольскому обычаю. Может, это будет ему утешением?

Однако старик обхватил голову руками и зарыдал в голос. Он упал на колени перед ложем и стал горячо молиться, потом подхватился и выскочил из юрты.

— Не вышла твоя утешка, — сказал Семен. — Слыхал я про ихний старый обряд. Они вместях с покойником зарывают самого любимого слугу. Церез полдня разрывают могилу, вымают его, дают отдышаться и сызнова зарывают. Опосля есцо вымают и зарывают сызнова. А уж коли на третий раз не задохнется, дают награду и отпущают на волю.

— Для чего ж такое?

— Дык вить думают, что коли в одной могилке полежат, то рабу все грехи покойницкие перейдут. Известно, дикари…

— Постой-ка, — встрепенулся Матвей, — ежели старик не дурак, то ему самое время пятки салом мазать и бежать. Ну-ка глянь, где он.

Вокруг юрты было пустынно. Весь татарский стан спал крепким предутренним сном.

— Тихо… — доложил вернувшийся Семен. — И нам бы бець нужно. Схоронимся где-сь, а там бог милостив, не выдаст поганцам.

— И то верно, — задумчиво проговорил Матвей, — только схорониться всегда успеем. Наших надобно упредить, что басурманцы к приступу готовятся…

По вражескому стану, кое-где озаренному сторожевыми кострами, неслышно заскользили две тени. Им повезло: утомленные быстрым переходом, все вокруг спали беспробудным сном. Но времени оставалось мало — уже осветлился край ночного покрова, начали блекнуть звезды, низины заполнялись белым туманом. Там, куда они двигались, туман становился все гуще, время от времени они натыкались на пасущихся лошадей, и те, испуганно всхрапывая, шарахались в сторону. Взошло солнце, а реки еще не было видно. И только когда его лучи стали разгонять туманные заводи, впереди заискрилась широкая гладь Оки. Там, на другом берегу, лежала родная, долгожданная земля, о которой так мечталось на чужбине. Но добраться до нее было нелегко — стремительно и широко несла здесь Ока свои воды. Они пошли вдоль берега, пытаясь отыскать что-нибудь, позволяющее продержаться на плаву, и неожиданно за извивом реки наткнулись на татарина, приведшего на водопой нескольких копей. Увидев перед собой двух грязных, изможденных оборванцев, тот дико вскричал и прытко побежал в сторону невысокого холма — там, должно быть, находились его товарищи.

Делать было нечего.

— Лови коняку! — крикнул Семен и, схватив за гриву самую рослую лошадь, погнал ее дальше в воду.

Через мгновение они уже плыли, держась за лошадиные хвосты. С отдалявшегося берега понеслись резкие, гортанные крики. В воздухе прошелестело несколько стрел. Одна из них воткнулась в холку Матвеевой лошади, та пронзительно заржала и закрутила головой. Другая угодила Семену в плечо, и он перестал работать рукой.

Между тем раненая лошадь стала быстро выбиваться из сил. Она захрипела, движения ее стали беспорядочными, и Матвею ничего не оставалось, как отпустить ее. Он глубоко нырнул, стараясь обмануть стрелявших, а когда вынырнул и осмотрелся, то Семена уже не увидел, только оперение стрелы, разрезавшее воду, говорило о том, что его товарищ продолжал тянуться за своей спасительницей. Матвей поспешил вперед, снова нырнул и, разглядев в мутно-желтой мгле тело Семена, схватился за стрелу и с силой, какая только нашлась в нем, выдернул ее. Глотнув свежего воздуха, он снова погрузился в воду, перекинул через шею безжизненную руку Семена, и так они поплыли к желанному берегу. До него оставалось не так уж много, но силы лошади, тянувшей за собою двух людей, были на исходе. Еще немного — и она утащит за собой под воду Семена, вцепившегося в ее хвост мертвой хваткой утопающего. Помощь пришла неожиданно. С родного берега бросились к ним несколько человек из стоявшей неподалеку сторожевой заставы и выволокли их из воды, уже потерявших способность двигаться.