— Письмо с тобой? — спросил Матвей, когда к нему подвели побитого человека в изодранной одежде.

— Куды там, тотчас отобрали! — ответил тот, плохо ворочая языком.

— Отдай письмо, господин! — обратился Матвей к мухтасибу. — Опять уговор ломаешь?

— Зашем ломаешь? Говорил вернуть Вепирь? Бери! Говорил вернуть Вепирь с письмом? Нет! Тада не бери!

— Так я все дело заради этого письма затеял. Выходит, ты меня за мою лечебу еще и обокрал!

— А зашем тибе письмо?

Матвей доверчиво наклонился к мухтасибу:

— Говорил мне один человек, что братья-царевичи супротив Ахмата крамолу затевают и будто в письме про это прописано. Так если я доведу письмо до царя, он мне денег даст, а может, и своим уртаком [34] сделает…

Мухтасиб подумал и бросил Матвею звонкий мешочек:

— Вот тибе за письмо! — Он поколебался и бросил еще один, помельче: — Вот тибе за молчание! А пиред хан я за тибя скажу. Коль не дурак — станешь уртак. — Он громко засмеялся вышедшей складнице.

Еще через час мухтасиб стоял перед Ахматом, склонившись в глубоком поклоне.

— Великий хан! Мои люди перехватили письмо к царевичу Муртазе от его нечестивого брата Латифа. Из письма следует, что братья хотят захватить трон Большой Орды, когда ты пойдешь походом на Москву.

— Ты в своем ли уме, мухтасиб?! — вскричал хан.

— Я бы с радостью обезумел, если б это помогло стать моим словам ложью. Погляди сам! — Мухтасиб подсеменил к Ахмату и, не разгибаясь, протянул ему свиток.

Ахмат внимательно осмотрел его и остановил взгляд на печати.

— Тамга настоящая, Махмудова, — проговорил он. — Это ведь ее стащил Латиф, убегая из наших степей. Неужто и в письме написано так, как ты сказал?

— Так, повелитель, — вздохнул мухтасиб.

— Тогда нужно отбить охоту у Муртазы садиться на чужое место! — Ахмат помолчал и вдруг зашелся в громком крике: — На кол! На кол!

Неожиданный гнев и ханская немилость мгновенно разнеслись по дворцу. Люди, еще утром искавшие дружбы с кэшик-бегом, сразу отворотились и стали проклинать его. Оказалось, что добрая половина уже давно подозревала Муртазу во многих нечистях, но их скудный разум не смог связать отдельные части воедино.

— Только мудрость великого хана, — добавляли они восхищенно, — может срывать темные покровы с ночи и просветлять ее.

А Муртаза, потеряв свою недавнюю гордость, катался по полу, гремя железными цепями, и исступленно твердил о своей невиновности.

В громогласном хоре осуждающих и клеймящих не было слышно лишь голоса бекляре-бега. Осторожный Кулькон, по обыкновению, старался удержать Ахмата от решительных мер:

— О повелитель! Власть должна не только карать, но и защищать припавших к ее ногам. Муртаза долгое время верно служит тебе, а ты хочешь казнить его по первому же навету. Ведь может быть и так, что Муртазу оболгали.

— Настоящий воин сразу же убивает врага, обнажившего саблю! — сказал сурово Ахмат. — Рассуждение же может только погубить воина!

Кулькона поддержала хатун Юлдуз.

— Это дело всего нашего рода, а не только твое, — говорила она Ахмату. — Пусть все племяшей судят и выносят свой приговор. Тогда не ты один, а все мы за их смерть в ответе будем перед аллахом.

Ее вмешательство оказалось более успешным: Ахмат велел отложить казнь Муртазы до полного выяснения дела. В Литву тотчас же снарядили небольшой отряд, который должен был разыскать Латифа и мертвым или живым доставить его хану. Отряд возглавил новый ханский любимец Чол-хан. Выбор Чол-хана, враждовавшего с Муртазой, не оставил сомнений в том, что решение хана о казни не отменено, а только отложено.

— А что будем делать с Казимировым послом? — спросил Кулькон. — Ведь он собирался нынче отъехать.

— Посла задержать, высказать ему мое нелюбье и вдвое урезать кормление! — не раздумывая ответил Ахмат.

— Не усмотрит ли он в такой решительности отказ от нашей унии с Литвой? — Кулькон, как всегда, был осторожен.

— Не усмотрит, у него ведь только один глаз! А усмотрит— я ему и второй выну! — И Ахмат злобно захохотал.

Трудно и медленно готовилась к защите московская земля, Русский человек горазд взорваться в лихую годину и без колебаний влить свою судьбу во всесокрушающий общенародный поток, но в приготовлениях не бывает решителен и скор. «Авось пронесет», — думает он, поглядывая на хмурое небо, и начинает искать укрытие лишь после того, как изрядно вымокнет. Быстро шли указы из Московского кремля, да не скоро выполнялись. «Оно, конечно, указать все можно, — ворчали удельные князья, — да что толку? На проказу, известно, нет приказу». Махали рукой и не спешили.