Позитивному аспекту семейно-правовой ответственности в своих работах уделила внимание С.Н. Тагаева. Сделав попытку осмыслить семейно-правовую ответственность как сложное комплексное явление, она приходит к выводу, что «перспективная и ретроспективная ответственность соотносятся как моральная (нравственная) ответственность и правовая ответственность» [99] . Не отрицая концептуально подхода С.Н. Тагаевой, следует указать на то, что, по ее небесспорному мнению, с возникновением семейно-правовых отношений возникает, прежде всего, моральная (нравственная) ответственность – то, что понимают Р.Л. Хачатуров и Д.А. Липинский под позитивной юридической ответственностью, – а в случае нарушения прав или неисполнения обязанностей – правовая ответственность, т. е. ретроспективная. Однако мораль не есть право, а ответственность, о которой рассуждают ученые и практикующие юристы, в т. ч. С.Н. Тагаева, – правовая категория.

Безусловно, правы теоретики в том, что «общие черты морали и права не дают оснований для их отождествления» [100] . Основной признак и юридической ответственности, и семейно-правовой – в т. ч. возможность обеспечения государственным принуждением.

Нельзя отрицать применение ретроспективного подхода к определению семейно-правовой ответственности. Согласно ст. 1 СК РФ, «семейное законодательство исходит из необходимости укрепления семьи, построения семейных отношений на чувствах взаимной любви и уважения, взаимопомощи и ответственности перед семьей всех ее членов». Безусловно, здесь возникает логичный вопрос, как можно принудить к взаимопомощи, любви, уважению? Это ведь, в первую очередь, нравственные оценочные категории. Но если вариант поведения закреплен в правовой норме, он переходит в область права, и за нарушение нормы наступают неблагоприятные последствия согласно закону, в т. ч. возможно применение мер государственного принуждения в форме санкций.

Более того, бесспорно, что, совершая волевой акт-действие, – регистрируя брак или рождение ребенка, заключая семейно-правовой договор, например, соглашение об уплате алиментов, – участники социальных отношений переводят эти отношения в разряд правовых, добровольно, осознано (ст. 12 СК РФ) беря на себя взаимные обязательства действовать определенным образом, так, как закреплено в нормах семейного законодательства. Таким образом, нормы морали, религиозные предписания трансформируются в правовые нормы, приобретают возможность применения мер государственного принуждения в случае их нарушения. Полагаем, что в такой ситуации речь должна идти о позитивной ответственности, имеющей место при реализации семейно-правовых отношений.

Бесспорно, что институт (нормы) семейно-правовой ответственности «пронизан» нормами морали и нравственности. Но иначе не может и быть, именно это обстоятельство, как полагаем, является одной из специфических особенностей регулирования брачно-семейных отношений в целом и формирования института семейно-правовой ответственности в частности. Вместе с тем следует подчеркнуть, что в СК РФ не содержатся нормы, которые бы предусматривали дополнительные обременения или, тем более, ответственность для лица, не соблюдающего нормы морали и нравственности, религиозные предписания. Но, тем не менее, их несоблюдение оказывает существенное влияние на урегулирование отношений, вытекающих из брака и принадлежности к семье, на решение семейных споров. За юридической защитой нарушенного права субъект семейных правоотношений обращается в суд, который при вынесения решений учитывает в т. ч. нравственные и морально-этические категории, которые нашли свое закрепление в нормах семейного законодательства. Считаем объективно оправданным при решении юридического конфликта учитывать нормы, устанавливающие обязанности членов семьи, которые хотя и имеют характер правовой защиты в форме применения санкций, но включают в себя и морально-этический компонент.

«Полагаем, юридическая ответственность – сложное явление, в котором государство выступает в качестве управомоченной стороны, а правонарушитель – в качестве обязанной, причем реализация юридической ответственности осуществляется на основе конкретных санкций правовых норм, предусматривающих ответственность именно за данное правонарушение» [101] , – пишет С.Н. Тагаева. И в более поздней работе: «семейно-правовая ответственность, существуя как разновидность юридической ответственности, представляет собой также охранительное правоотношение» [102] .

Представляется, что указанный автор ошибочно трактует и определяет роль и статус государства в правоотношении семейно-правовой ответственности, т. к. указанное правоотношения возникают как минимум между двумя членами семьи, а не между государством и семьей, или государством и членами семьи. Когда не исполнено обязательство, предусмотренное нормой семейного права, следует говорить о нарушении права. Государство имеет статус некоего посредника (неуправомоченная сторона). Оно посредством норм, закрепленных в законе, восстанавливает (защищает) право, предусматривает право требовать от другого участника семейных правоотношений исполнения обязательства, и только потом наказывает (примирение – развод, ограничение родительских прав – лишение родительских прав, назначение алиментов – неустойка за неуплату алиментов).

Можно сделать вывод, что таким образом законодателем соблюдается баланс между позитивной и ретроспективной ответственностью, достигается ее единство. Невозможно рассмотрение семейно-правовой ответственности лишь с точки зрения одного подхода

– ретроспективного или позитивного. Их неразрывное единство выражает сущность единого по своей правовой природе явления

– семейно-правовой ответственности. Более того, государство в большинстве случаев (за исключением случаев, специально закрепленных в законе) «включается» в процесс, реализуя охранительное правоотношение, только по инициативе одного из субъектов брачно-семейных правоотношений. Можно сделать вывод, что до этого момента семейно-правовой ответственности как правоотношения не существует, а в момент его возникновения субъектами такого правоотношения становятся правонарушитель и государство, а «потерпевший лишь чувствует на себе действие мер семейно-правовой защиты» [103] . Такая логика рассуждений полностью выводит действие семейно-правовой ответственности за рамки семейного правоотношения, что, как представляется, не соответствует объективным обстоятельствам и видится весьма спорным.

Итак, С.Н. Тагаева, анализирует проблемы действия позитивной ответственности в семейном праве, но, исходя из ее рассуждений, можно сделать вывод о ее взглядах и подходе к семейно-правовой ответственности как к ретроспективной, что, на наш взгляд, сужает и ограничивает правопонимание и определение сущности анализируемого в данной работе правового явления.

П.А. Матвеев не дает своего собственного оригинального определения семейно-правовой ответственности, а цитирует определение Ю.Ф. Беспалова: «совокупность личных неимущественных, а в отдельных случаях и имущественных мер принуждения, ограничивающих и (или) лишающих отдельных семейных прав либо приостанавливающих их осуществление, а также устанавливающих дополнительные обязанности; предусмотренных семейным законодательством, применяемых судом, иным уполномоченным органом к лицам, совершившим семейное правонарушение, либо допустившим иное действие (бездействие), рассматриваемое семейным законодательством в качестве основания ответственности» [104] . Оно представляется ему наиболее удачным (даже по сравнению с определением Н.Ф. Звенигородской, которое он приводит в качестве примера в своей работе), но это определение сводит семейно-правовую ответственность к совокупности мер принуждения, применяемых к правонарушителю, т. е. фактически – к санкции, рассматривая семейно-правовую ответственность в контексте ретроспективного подхода. Полагаем, что нельзя согласиться с таким взглядом на семейно-правовую ответственность, т. к. ответственность – это не санкция и на это неоднократно указывалось в научной литературе учеными – специалистами в сфере семейного права [105] .