Брада ещё какое-то время вначале задумчивым, потом требовательным, а после яростным взглядом осматривала комнату в поисках своей одежды, а не этих… тряпок, рассчитанных, скорее, на ветреных молодух. Она даже с некоторым недоумением и опаской рассматривала простую, холщовую ночнушку с весёленьким орнаментом по краю и свои бледно-синие ляжки… Только на удар сердца, на самый короткий-прекороткий удар сердца представив, что её в таком виде может лицезреть хоть один знакомый, она почувствовала, как её заполняет багровая пелена.

И постаралась успокоиться. Мало того, что святой отец очень настоятельно рекомендовал избегать каких-либо волнений, как физических, так и душевных, побыть долгое время овощем с конечностями, так она ещё боялась привлечь ненужное внимание со стороны коридора — ругательные дракончики так и порхали, весело отскакивая от стен.

Дабы хоть как-то отвлечь бушующую голову от опасных мыслей, Брада автоматически протянула правую руку к столу, отбросила салфетку с глубокой тарелки с едой и схватила первое попавшееся — куриную ножку. Практика показывала, что когда жуёт, мыслительные процессы таки упорядочивают своё движение. Вот только резвость, с какой она поспешила это совершить, совсем не понравилась едва переставшей ныть челюсти, и она, взвыв от резко прострелившей в районе скул боли, запустила проштрафившуюся ножку в стену напротив.

Мало того, что её, дебелую тётку, кто-то раздел и напялил девчачью хламиду, так ещё и еду подсунули будто в насмешку для пожёванной самим драконом рожей. То, что её наверняка мыли и ухаживали определённым образом — она и думать об этом не желала. Для неё, очень и очень самостоятельной и грозной дамы, сама мысль о подобной беспомощности вызывала бешенство. А то, что тоже мясо она спокойненько и неторопливо могла нарезать тоненькими полосками и совершенно безболезненно, с минимальной амплитудой жевания отправить в рот, её совершенно не волновало. Она, в конце концов, не купчиха, сидящая на заднице, и не девица на выданье, терпеливо сносящая ощупывания, поглаживания и пищу, долженствующую заставить розоветь щёчки и усиливать рост выпуклых частей тела. У неё с этим всё нормально, даже чересчур, но она — наёмница, то есть, существо изначально склонное к резким поступкам и неожиданным решениям. Она — свободолюбивая птица, не совсем огнедышащая злобная рептилия с сумасшедшим размахом крыльев, но где-то рядом. От какой-нибудь жидкой кашки или варёных овощей она скорее всех тут поубивает, и оставит на этот месте руины. Зубы и желудок, конечно, у неё не те, что в юности, лошадиные мослы и стружку с них вряд ли потянет, но издеваться над собой она не позволит. Дожилась!..

Даже не пытаясь отыскать логику в своих мечущихся и парующих, как над кипятком, мыслей, она продолжала сидеть, баюкая левую руку, которую тоже нечаянно расшевелила (попытавшись врезать по столу кулаком). Брада наконец-то почувствовала, что потихоньку остывает, и напряжение, скопившееся в горизонтальном положении, помаленьку покидает её, будто отслаиваясь целыми пластами: тревоги, волнения, слабости, боли, ярости, беспомощности… И пусть небольшие червячки оставались в голове и душе, будто бы говоря: чуть что, мы вернёмся, она уже знала, что сможет их обуздать.

Вот в таком, задумчивом состоянии она и услышала скрип дверей. В проёме мелькнула девичья фигура. Но стоило дверям открыться ладони на две, как донёсся писк: «Ой!» — и резкий хлопок створки.

Но Брада успела отреагировать:

— Стоять! — рявкнула, вновь позабыв о челюсти. — Сюда! — она почувствовала в себе пробуждение воинских и командирских рефлексов, возбуждение, будто перед схваткой (во всяком случае, похожее ощущение), когда ты в таком состоянии, что становишься, будто нечувствительным к боли.

Писк повторился, но того, что она боялась — дробного стука башмачков, уносящегося прочь, не последовало.

— Заходи, — помягче, но всё равно очень грозно бросила Брада. — Не испытывай моё терпение, — добавила, не слыша никакого шевеления.

Дверь очень медленно отворилась, явив фигурку молодой и достаточно симпатичной (то есть, с созревшими женскими признаками) девушки с виновато и испуганно опущенными глазами.

Наёмница усмехнулась про себя — нынешний ли вид был тому виной или её репутация, но она поняла, что по прежнему производит впечатление, а это уже было неплохо. Что там этой соплячке — у взрослых битых мужиков слабели коленки, стоило им обратить на себя недовольство наставницы принцессы.

— Как тебя зовут, дитя?

— Матильда…

— А меня — Брада, если ты не в курсе.

— Я в курсе, ваша милость. Меня Её Высочество направила приглядывать за вами. Вы меня наверное не помните, — она, чуть осмелев, стрельнула глазками на грозную наёмницу. — Я — служанка из дворца, не из местных.

Брада поморщилась, махнула рукой, останавливая словоизвержение. Вздохнула, успокаивая зашевелившееся раздражение.

— Во-первых, зови меня просто Брада…

— Да, ваша милость.

Наёмница почувствовала, как резко заболела голова.

— Для непонятливых объясняю ещё раз, — проревела, чеканя слова, — меня зовут Брада! — с отвращением (как ни парадоксально, но именно к себе) она глянула на отпрянувшую в испуге Матильду, и, сбавив обороты, продолжила: — Даже при Лидии, точнее, при Её Высочестве ты можешь обращаться ко мне по имени. Это ясно? — дождавшись утвердительного кивка, продолжила, старательно контролируя речь (а это было так сложно, обычно принцесса и считанные люди удостаивались подобного смягчения — как правило, она не очень сдерживалась). — Понимать меня нужно с первого раза — это главное. Но ты девочка, вижу, умная, раз смогла выжить во дворце, поэтому, уверена, у нас с этим не будет проблем. Надеюсь, ты наслышана о том, что происходит с теми, кто вызвал мой гнев? — вновь подпустила в голос рычащие нотки, видя, как легко та возвращается из состояния опаски к любопытству; ну и крепкие у девчонки нервы, — невольно позавидовала наёмница. Или она просто глупа? Но, вспомнив, что именно Матильда наверняка ухаживала за ней, неблагодарной драконицей не стоило быть. — Ладно, вижу, что мы поняли друг друга, — у Матильды был такой вид, будто она действительно прониклась. — Для начала, подай мне мою одежду, — сделала ударение на слове «мою», брезгливо и демонстративно отодвинув табурет с недостойными её тряпками, и внимательно посмотрела на девушку — вдруг та, получив чёткие инструкции (с Лидии станется проявить такую глупую заботу — не возвращать Браде её вещи), заупрямится, так хотя бы взглядом намекнёт, в каком направлении их искать. Всё-таки всегда лучше попытаться решить вопрос хитростью, а удар кулака приберечь, как резервный аргумент.