К полудню Старые Вражки вернулись к обычной жизни. Только Луших запропал в Шевлуге: он не поехал назад с лейтенантом, а решил задержаться на кружку крепкого тёмного эля - не пьянства ради, но для бодрости. Сон после первой кружки как рукой сняло, и он потребовал вторую: хороший случай – чем не повод? Затем у стойки к нему подсел отставной гвардейский капитан: как его было не угостить? А пить капитан оказался не дурак…

Одним словом, загулял Луших крепко: два дня его только и видели, что в шевлугских пивнушках. Потому в час, когда Малые Вражки наполнились криками и над крышами заклубился чёрный дым, его в деревне не было.

Люди герцога Эслема, занятые в расследовании, нашли его на следующий день, ещё пьяным. Он им обо всём, конечно, рассказал – как на духу: и про чужака, и про уехавших за чужаком стражников; а больше он ничего и не знал. Впоследствии Луших клялся, что сам бог-бродяга Нарбак Набарин в тот злополучный день подливал ему брагу в кружку и тем уберёг от беды. Но ему, конечно, не верили.

***

Пока отставной солдат и честный забулдыга Луших Рябой в Шевлуге смаковал вторую кружку, рядовой Ханбей Шимек, ведя коня в поводу, тащился по дороге за телегой с лежащим в забытьи арестантом. Лейтенант Боул и второй стражник, Микол, шли впереди.

Припекало полуденное солнце. Ханбей по-чёрному завидовал Лушиху, оставшемуся в городе и прохлаждавшемуся теперь с кружкой эля в уютной пивной, на его, Ханбея, законном месте: суточное дежурство почти закончилось, когда Луших заявился в Шевлуг - но лейтенант пожелал лично разобраться и провести, для порядка, арест, избавив вражковских землепашцев от беспокойства.

«Чтобы не заделаться случайно арестантом, честному человеку при встрече с бандитами положено дать себе голову отрезать», – размышлял, изнывая от жары, Ханбей. – «А чтоб выбиться в офицеры, голова тем паче не нужна».

Боул был хорошим парнем, но очень уж стремился выслужиться и делал это весьма бестолково, отчего его подчинённым частенько выпадали на долю всевозможные неприятности.

Сейчас, как Ханбей догадывался, желание поскорее добраться до города, пропустить кружку-другую холодного эля и завалиться спать боролось в душе лейтенанта с боязнью уморить арестанта, которому и без жары и тряски было худо. Победило милосердие: который раз обругав погоду, Боул приказал сворачивать с дороги.

Протащив телегу полтораста шагов по полю, у ручья под развесистой ивой сделали привал. Рядом симпатичная девица стирала бельё; лейтенант сразу приободрился и завязал с ней разговор. Ханбей удивился – с чего это она тут одна, и хотел было тоже подойти познакомиться, но махнул рукой: с офицером соперничать – дело безнадёжное.

От ручья тянуло прохладой; необыкновенно звонко пели птицы. Микол, тощий, как червь, и вечно голодный, принялся грызть припрятанные сухари.

Ханбей, напившись вволю, вернулся в тень и задремал на траве; но заливистая птичья трель вскоре разбудила его. Он снова спустился к ручью умыться, а потом, постеснявшись девицы, отошёл подальше, за кусты, справить нужду.

Это его спасло.

Ещё от ручья он увидел, как к иве подъезжают двое конников в зелёных мундирах стражи крон-лорда Шоума, но не заподозрил дурного. Один из всадников обратился к лейтенанту и предложил передать им арестанта; лейтенант упёрся – «С какой стати?» – хотя неизвестный арестованный бедолага был нужен ему, как собаке пятая нога: Ханбей ещё подумал – вот дурак.

Завязался спор, подробностей которого Ханбей не расслышал, но едва он успел завязать обратно пояс, как кто-то у ивы сдавленно вскрикнул. Ханбей выскочил из кустов как раз вовремя, чтобы увидеть, как лейтенант оседает на землю с ножом в глазнице. К ручью катилась, подпрыгивая на корнях, отсечённая голова Микола; эта картина была столь странной и жуткой, что Ханбей на миг оцепенел: когда он перескочил ручей и оказался у дерева, девушка уже заваливалась на бок. Он подхватил её и увидел россыпь веснушек на бледных щеках, округлившиеся в изумлении глаза и вскрытое от уха до уха горло.

Вся расправа заняла не больше нескольких мгновений. С дороги поляна у ивы не просматривалась; помощи ждать было неоткуда.

Возможно, сложись всё иначе, Ханбей и вспомнил бы о бегстве; но ещё тёплая кровь девушки заливала ему грудь.

– Вы, мрази!.. – Ханбей оттолкнул от себя мёртвое тело и потянул из ножен палаш, не вполне ещё осознавая всё произошедшее, не задумываясь, как он собирается драться с конными и сколь малы его шансы на успех.

Гнев и ужас застилали ему глаза, но опыт тренировок и стычек с бандитами не прошёл даром – он отбил первый удар и за ним второй, даже попытался контратаковать; но споткнулся о корзину с мокрым бельём и плашмя упал на землю, едва не напоровшись на своё же оружие.

Он ещё успел перекатиться, увернувшись в последний момент от копыт, и нырнул под телегу, дотянулся до ножа за голенищем. Но это был конец. Нападавший спешился и, ухватив за голень, мощным рывком вытянул его наружу; второй пинком выбил нож. Плечистая фигура убийцы заслонила свет; зелёный мундир личной стражи крон-лорда казался чёрным.

Ханбей полной грудью вдохнул жаркий, густо пахнущий кровью воздух, благодаря Добрых богов, что умирает не как трус, но как честный солдат: другого утешения ему не осталось.