— Разве? — осведомился он. — Ну это ты должна помнить. Я предлагал тебе стать моей женой.

— У нас запрещено иметь двух мужей одновременно, — застегивая пальто, сообщила она.

— Нашла, кому объяснять. Вижу два варианта развития событий. Либо ты передумала разводиться. Либо мы дожидаемся развода, расписываемся и спокойно рожаем.

Вероника, не мигая, молча, долго смотрела на Закревского.

— Ты считаешь, я могу передумать? — наконец, спросила она.

— Именно потому, что не считаю, спрашиваю, что ты решила, — нависнув над ней, ответил он. — Я прекрасно помню все твои установки. Ты меня с ними еще в первую встречу ознакомила. И я не хочу на тебя давить, но я имею право хотя бы знать, что ты об этом думаешь. Могу повторить: я не буду надоедать тебе своей любовью.

В ботинках, свитере и пальто Веронике стало жарко. Во всяком случае, она была уверена, что ей жарко именно потому, что она стоит одетой в коридоре квартиры, где еще не отключили паровое отопление. Она отвернулась и выдохнула:

— Да ты и не надоедаешь. Просто ходишь ко мне, как на работу, и таришь мой холодильник, будто у тебя своего нет.

— Я, мать твою, пытаюсь быть с тобой! Извини, как умею!

— Не утруждайся! — зашипела в ответ Вероника. — Я вся такая нерешительная, ребенок, не факт, что вообще родится. Только зря время потратишь! Не умею я: на свидания ходить, ужинать в ресторанах, — кричала она все громче. — Что ты там еще хотел? Совместное проживание? Одно у меня уже было — Каргин до сих пор в восторге. Даже разводиться не желает.

В его ушах раздавался свист. Настойчивый, противный. До одурения. Хотелось схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть. А вместо этого навис еще ниже над ней и прошептал в самое лицо, почти в губы:

— Не факт, что родится? Так не хрен было чиститься. Может, полегче бы сейчас проходило. Или ребенок был не Каргинский?

Вероника сглотнула, сняла пальто, ботинки и вернулась в комнату. Знала, что переступила черту, за которую нельзя было заходить. За которой все становилось гнилым и разрушенным. Ей не привыкать, но Славе она не хотела такой жизни. Несмотря ни на что — на свои сомнения, на воспоминания о трех днях, проведенных в кафе в ожидании, на слова, которые порой вырывались у него, — она не желала ему своей жизни.

Он показался на пороге и глухо, севшим голосом, в котором не было ни единого чувства, будто бы он самого себя погасил, сказал:

— Прости.

— Да ладно, — Каргина криво усмехнулась. — Все так и есть. Чего извиняться?

— Я не знаю, как есть. Знаю только его версию. А ты предпочитаешь молчать.

Вероника улыбнулась, неожиданно легко и весело.

— Я тоже помню твои установки. И потому не хочу пробовать разжалобить тебя. Ведь у меня все равно не получится.

Закревский кивнул. Все честно. У каждого был свой багаж сказанного.

— Ладно, — он расстегнул верхнюю пуговицу пальто и поправил воротник. — Если захочешь поговорить, я к твоим услугам. Это то, что я за тебя решить не могу. Ключи мне оставить, или это все-таки мой комплект?

— Твой.

Он усмехнулся, быстро наклонился, поцеловал ее макушку и ушел. Просто ушел.

— Твою ж мать! — зло шептал Вересов, выползая из-под одеяла с чувством, что не хочет оставлять Мару ни на минуту, и пониманием, что иначе она проснется, когда он не сдержится и начнет орать на эту сволочь, звонившую посреди ночи.

Сволочью, разумеется, был Закревский.

— Я буду сейчас с тобой разговаривать, только если ты умер и собираешься пригласить меня на свои похороны. Потому что в ином случае ты последняя скотина, которая меня разбудила без веской причины.

— Так че? В ментовку звонить? — зазвучал на том конце совершенно незнакомый сиплый голос.

— Э-э-э… какую ментовку? Ты кто? — резко проснувшись окончательно, спросил Макс.

— Охранник. Я тут бар охраняю, а твой орел набухерился и на клиентов кидается. Еле успокоили.

— Заперли? — хохотнул Вересов.

— Не, обошлось. Он на ногах не стоит. Еле добились, кому звонить. Говорит, мол, только не Таське. А ты у него в телефоне «шефом» значишься. Так че? Забирать тело будешь?

— Буду.

Через полчаса Вересов стоял в самом дальнем углу барного зала, где дремал Закревский, развалившись на стуле.

— Вставай давай, орел хренов, — ржал Макс. Орел не реагировал.

Полюбовавшись расписанной физиономией Ярослава, он спросил суетившегося рядом охранника:

— И много клиентов пострадало?

— Та больше он пострадал, — махнул рукой тот. — Они его даже и не били толком. Упал он неудачно. Рожей стаканы смахнул на пол. Мужик, ты прости, что дернули. Но иначе реально только в ментовку. А кому оно надо?

Закревский, между тем, разлепил черные свои очи и мутным взором воззрился на собственного начальника. Потом разлепил и уста свои с разбитой верхней губой. И, едва шевеля ею, выдал:

— А Ника где?

— Ника? — переспросил Макс и хмыкнул: — Значит, Ника… За стаканы заплатил? — снова поинтересовался у охранника.