Стрелки больших часов в холле культурного центра неумолимо приближались к двенадцати, отсчитывая последние часы перед прощальной дорогой Степана Фомича туда, где его давно и верно ждет жена Марина Яновна. Этот недолгий путь по улицам его родных Лучан, мимо средней школы номер два, белоснежного греческого храма и городского парка со старыми дикими яблонями, горожане пройдут пешком, неся венки и пышные охапки разваливающихся гладиолусов и георгин. Пройдут семьями – с детьми и стариками, щедро вспоминая добром и грустью хорошего человека, друга и учителя; но, не забывая при этом, обсудить и своих соседей, властей и последние сплетни.

А жизнь продолжится, как бы несправедливо и горько не было это тому, чья боль и отчаяние не позволят прийти и попрощаться со Степаном Фомичом Шурыгиным, увы, но никто в мире уже не сможет ему помочь, прости…

И вот жар и заботы летнего дня отпустили маленький городок на свободу, долги все уплачены, и можно жить дальше. После прощального обеда в школьной столовой лучановцы разбредались по своим домам и квартирам, хотя, надо сказать, что многоквартирных домов в Лучанах было немного – двор пятиэтажек недалеко от закрытого завода, двор – у мэрии, да штук шесть старых двухэтажек на Шанхае; и все это богатство было нажито еще до перестроечных времен, а планам грандиозного жилищного строительства конца восьмидесятых уже никогда не суждено сбыться. Но все, что не делается – все к лучшему, и маленький городок, как и прежде, каждую весну будет утопать в цветущей пене диких яблонь и нежной пастели сирени, а летом сладкий ягодный дух из каждого частного домовладения легко сведет на нет вековые труды французских парфюмеров.

Только красота эта трудов требует и немалых, и сразу после похорон, лучановцы поспешили, как говорят в России, на сады. Огурцами в августе уже в банках любуются; а все силы брошены на бурлящее ягодное изобилие – малину, клубнику, смородину, вишню и конечно крыжовник – зеленый, красный, коричневый, мохнатый, сладкий и кислый одновременно. Ягоды эти едят все – и стар и млад, едят с сахаром, молоком, сметаной, хлебом, варят варенья и повидла, катают компоты и соки; да еще и к вокзалу на продажу тащат большими эмалированными ведрами; будете проезжать, не пожалейте, купите это сладкое чудо. А на подходе уже алеют острые крупные ягоды родом с далекого южного континента – помидоры, тянут к земле толстые зеленые стебли мясистые разноцветные перцы; да! – и еще арбузы и дыни зреют прямо на корню под горячим и ласковым южнорусским солнышком; патиссоны, кабачки и баклажаны – всего и не перечислишь; вот и не спят лучановские хозяйки до позднего часу – все благодарят Всевышнего за богатый урожай и изредка малодушно чертыхаются – куда ж пристроить этакую прорву!

Ну а вечер лучановцы посвятят Степану Фомичу – друзья, соседи, недруги, все соберутся за одними столами и будут грустить, смеяться и шутить, даря ушедшему свои улыбки, воспоминания и искренние пожелания покоя и умиротворения его бессмертной душе – пусть земля тебе будет пухом, Степан Фомич!

В просторной беседке лучановских великанов накрытый стол тоже ждет тех, кто знал Степана Фомича – супругов Мозовскую – Купцова, Карпухина с женой Сашенькой, Козинских Анатолия и Валентину, Виктора Эдуардовича Лозу, Марибэль и гостей – Галушкина с Гонсалесом. Дарья Сергеевна звала еще Армена Арсеновича и крестницу с мужем, но они не пришли.

Непозволительно нарушая всемирное гендерное равенство, стол собирали только женщины, ловко и дружно нарезая салаты, пироги, закуски и перебрасываясь последними новостями и сплетнями:

– Армена не было на похоронах, да и из Окуловых никто не пришел. А чего это Алину давно не видно, заболела, что ли?

– Да ты что, Юль, все ж знают, она с родителями поссорилась и из комнаты не выходит. Саша! Тащи пироги на стол – готовы.

– А твой Антон чего на кладбище не пошел? Слушай, Валентина! Тебе какая невестка больше нравится столичная или наша?

– Ой, теть Даш! Да уж хоть какую-нибудь дождаться бы! Укатит в Москву и внуков не будет.

– Астра ни в жены, ни в невестки не годится, да и любовница из нее не вышла – Фирюза болтала, а чему удивляться – она ж на вид чистый унисекс, да и по дому ничего не умеет, ну а какой мужик голодать согласится и на кухне и в постели!

– Ну и язык у тебя, Александра! В мегаполисах так, вроде, не говорят, в Лучанах научилась?

– Не говорят, там все изтолерантились до того, что как зовут соседей по подъезду, не знают! А я все хочу знать!

– Ой, правда! В маленьких городках и дышится свободней, и люди добрее. А вы, Дарья Сергеевна, о чем задумались?

– Да вот спросить тебя хочу, Юля – зачем Степан ту пьесу написал и зачем читать ее на людях стал?

– Я не знаю, Дарья Сергеевна! Но с ним что-то произошло в начале лета, он злой стал, капризный, ко всем цеплялся, а иногда как побитая собака выглядел.

– Точно! В нашем городке происходят жутко странные вещи! Вот хотя бы с Алевтиной – куда ее волосы делись?! Шурыгин забрал, что ли? А этот, с розовым беретом, из Испании приехал?

– А ты у мужа спроси, Саша! Только накорми сначала хорошенько – и там, и там.

– Ладно, девочки! Заканчивайте тут, а я пойду за Марибэль – что-то она долго с цветами возится.

– Да, Дарья Сергеевна… Странно, разве Марибэль не знает, что Наталья не придет?

– Ну, Санька! Доведет тебя язык твой – и точно не до Киева!

– Ты главное в Индию не целься, а то Карпухину туда ну никак нельзя!

Дружный хохот разорвал пространство Варенцовской беседки – женщины с подлинной симпатией вторили друг другу; ведь делить им и завидовать было нечего и некому, потому как каждая была замужем и хозяйкой в собственном доме.