Потом Виктория Сергеевна придирчиво смотрит на результат нашего креатива и выдает свой вердикт: от «Полная чушь!» до «А вот это очень хорошо!». Надо сказать, «очень хорошо» бывает чаще.

А после утверждения начинается работа: типографии, программисты, звукачи — почти все необходимые люди работают удаленно, так что с ними надо еще связаться, разъяснить, договориться, а потом контролировать каждый шаг, потому что если где-то смогут испортить — обязательно испортят.

Так проходили дни.

А вечерами я читала литературу по специальности, смотрела лучшие рекламные ролики всех времен, выполняла задания для онлайн-курсов… Дел хватало.

Во всей этой кутерьме был один серьезный плюс: у меня совершенно не оставалось времени на то, чтобы думать о Никите и вспоминать, какая я на самом деле несчастная. Потому что если об этом думать и вспоминать, становится совсем невыносимо.

Пару раз рука сама тянулась к телефону, нет, не для того чтобы позвонить. Разговаривать с ним я точно была не готова, и поэтому методично сбрасывала звонки, когда видела его имя, пока он сам не перестал звонить. А вот заглянуть в Ольгины фоточки хотелось очень. Просто посмотреть, как там дела, как часто они бывают вместе… Но я всякий раз себя одергивала. Лучше не знать. Легче не знать.

Из всех наших общих знакомых рядом осталась только Раиса Павловна — менеджер по уборке. Я каждый день собиралась с силами, чтобы рассказать ей, что нашла новую работу, а потом махнула рукой. В конце концов, работа — это личное дело каждого, и совершенно ни к чему, чтобы Никиту еще и донимали расспросами: а что случилось, а почему? Еще не ровен час, возьмет да и расскажет, что случилось…

Эта почти спокойная жизнь, без лишних воспоминаний и ненужной тоски длилась недели две, а потом раздался звонок, от которого сердце застучало быстрее, и все, что я так усиленно старалась забыть, вдруг вспомнилось.

Я сначала не хотела брать трубку. Не отвечала же я Никите!

Но тут это было бы как минимум странно. Уж Паша Александрович точно мне ничего плохого не сделал. А еще, следовало это признать, я была бы очень рада его слышать.

— Лина, у тебя там все в порядке? Ты уволилась, я только узнал… Они приставили ко мне эту жуткую девицу. Что случилось?

— Ну, я просто нашла работу получше, — с улыбкой ответила я.

В конце концов, это даже было правдой. Несмотря на некоторую потерю в деньгах, на новом месте было куда веселее.

— Только это? — не сдавался Павел Александрович.

У лучших друзей есть одна крайне неприятная особенность: черта с два от них что-нибудь скроешь!

— Не совсем, — со вздохом призналась я.

— А как насчет того, чтобы встретиться и поболтать, как в старые добрые?

Насчет этого на самом деле было бы очень даже здорово. Я действительно ужасно соскучилась по Паше Александровичу, по нашей ни к чему не обязывающей болтовне, по еде из доставки и отсутствию необходимости что-то скрывать — в общем, по всему по этому.

— Кухню какой страны вы предпочитаете сегодня вечером? — спросила я и сама ужаснулась: опять придется тягаться по всему городу в поисках заказанного!

Видимо, та же мысль пришла в голову и ему:

— Ты чертовски неосторожна, — засмеялся он в трубку, — но сегодня я предпочитаю то, что готовлю сам.

— Может, все-таки закажем, — жалобно заныла я. — Я еще молодая, мне еще жить да жить.

Он облегченно выдохнул:

— С тобой, конечно, что-то не так. Но, как вижу, необратимых изменений не произошло. Жду тебя вечером.

36

— Давай ты попробуешь первым.

Все, что было выставлено на столе, выглядело потрясающе. Но если бы я не усомнилась в Пашиных кулинарных способностях, он опять бы решил, что меня подменили. И начал бы задавать вопросы, на которые мне совершенно не хотелось отвечать. А мне не хотелось отвечать вообще ни на какие.

Он демонстративно насадил на вилку кусочек и отправил его в рот.

— Ешь смело. Я пробовал, пока готовил.

Он улыбается. Но в его улыбке чего-то не хватает. Он грустно улыбается.

— Как ты жила все эти годы?

Я пожала плечами:

— Посредственно.

Как объяснить, что я жила — по-разному. Перемещаясь от вершин счастья к безднам отчаянья. И нужно ли объяснять это именно ему?

— Я должен мучить тебя вопросами или обойдется?

— Не надо меня мучить. Вообще ничем.

— Вообще ничем не получится: ужин все-таки придется съесть.

Мы смеемся. Но даже смеемся не так, как раньше. Что-то изменилось — неуловимое, но важное. Например, молчать стало как-то неловко, и мне хочется заполнить тишину вопросами.