— А он ни единого слова, — изводил себя Алик. — Из-за него время ухлопали.

— Да ладно, Альберт, теперь уж чего, — подсунул ему примиряющую мысль Тишка, и Алик ухватился за неё:

— Да, действительно, теперь уж чего…

Видно, и самому надоел свой нудёж. А то до того разошёлся, что у Митьки будто и имя забыл: всё «он» да «он»…

Тишка, нащупав ниточку, за которую можно тянуть, выставил ещё один козырь:

— Сходили, хоть в чистой воде покупались, — и метнул на Алика осторожный взгляд. — А то после Берёзовки-то кожа чешется…

— Действительно, — согласился Алик, но Тишка не понял, с чем он согласился — с тем ли, что хорошо было купаться в Керети, или с тем, что после Берёзовки чешется кожа.

Перед открытым окном промелькнули Славкины, в цыпках, ноги.

— Тишка, куда тебя леший унёс? — надрывал Славка свои голосовые связки.

Алик, услышав его крик, встрепенулся:

— О-о, Вячеслав… — и подскочил к подоконнику, но Славка уже завернул за угол.

— Ти-и-шка! Коровы нет дома — иди искать! — прилетел оттуда его расстроенный зов.

Тишку заботной силой подняло с табуретки и вынесло на улицу. Славка стоял у крыльца и крутил босой пяткой в земле углубление.

— Тишка-а! Коровы нет! — истошно кричал он, не глядя по сторонам и не видя Тишки, но зная, видимо, что он где-то здесь.

— Ну чего орёшь-то? Чего орёшь? — успокоил его Тишка. — Сейчас найду.

Он выбежал за угол, а корова тут как тут, у канавы, и щиплет траву.

Ну, братец, и слепой же ты…

Тишка погнал корову домой, а Алик, высунувшись из окна до пояса, уже возбуждённо махал рукой:

— Вячеслав, заходи! Идея есть!

Славку долго упрашивать было не надо, тут же юркнул под сельсоветское крыльцо.

Зиновий Васильевич, вернувшись с Керети, первым делом направился к силосной яме. Всё-таки тревога грызла его: не выдохлись ли с непривычки помощники? Ему хорошо было известно: ладится только та работа, в которую люди втянулись. Уж тогда её сделают, как бы тяжела она ни была.

Силосование, как и всякое страдное дело, идёт на измоте сил, и человек может на нём надорваться. Надорваться не столько физически, сколько морально — устать от однообразия, от конвейерности труда. Конечно, у ребят была опытная мать-наставница: лучше Павлы Ивановны вряд ли кто сумел бы организовать работу — приободрить, когда кто-то отчаялся; похвалить, когда силы у человека кончились; увлечь, когда кому-то стало неинтересно. Но Павла Ивановна и сама не железная — ей ведь не тридцать годков. Её-то кто утешит, когда она выдохнется, когда, изнемогая, признается: «Всё, ребята, никаких сил не осталось…»

Зиновий Васильевич выбежал по тропке на взгорок — а у ямы праздник. Павла Ивановна, как молодая, руки взняла над головой и, похоже, пляшет.

Яма-то (вторая яма!) почти полна осоки. Даже Никола не скрыт срубом, а виден весь до колен. Павла Ивановна, огрузая в траве, и в самом деле притоптывала.

— А ещё такая частушка есть, — вспоминала она и опять вздымала руки над головой:

Ноги у неё под частушку куролесили. Павла Ивановна путалась ими в траве, но находила откуда-то силы, не падала, а шла и шла по кругу вперёд. За ней, горя разрумянившимися щеками, высунув язык от усердия, подпрыгивал Никола. Даже у Славки слиплись от пота волосы. Даже он пружинил осокой, как вприсядку летел. За ним двигались, поводя плечами, мальчишки, девчонки. Зиновий Васильевич не всех знал по имени, но о каждом, конечно, мог сказать, кто чей: вон тот, веснушчатый, — продавца Аркадия Ильича сынок; голубоглазая девчушка, упревшая до того, что на лицо нальнуло травы, как тенета, — дочка директора школы Неганова; насупленный мальчуган, похоже, выдохшийся, но упрямо скрывающий усталость, — внук ветфельдшера Злобина.

взвизгнула Павла Ивановна и вытащила из кармана носовой платок, взмахнула им, как на взаправдашнем празднике:

Они до того увлеклись шутейной пляской, что никто не заметил остановившегося у костра Зиновия Васильевича. И возчики, выходит, им не мешали. Вспомнив о возчиках, Зиновий Васильевич посмотрел в луга.

Луга были словно выбриты, и только русло реки змеилось зелёным рукавом нетронутого хвоща.

Сенокос отодвинулся далеко, к полежаевскому купалищу. Дорога для возчиков удлинилась, и у ямы уже не было того чертополоха и кутерьмы, какие наблюдались в первый день силосования. Работа приняла размеренный темп.

«Ну вот, одно дело сделали», — удовлетворённо подумал Зиновий Васильевич: силосование шло к завершению.

И у Керети Витька Зотов настроил косилку. Если погода в ближайшие дни не переломится, то сена будет заготовлено впрок. Конечно, на тракторе по закустарившимся лугам ездит Витька не норовисто: огрехи остаются — стыдно смотреть. Но хорошо бы даже вполовину убрать. Уже и тогда будем всё-таки с сеном. Главное-то — скосить. Грести и стоговать у полежаевцев хватит сил и вручную. Не надвинулись бы только дожди…