Но с Херсонеса начинается то, что охватило и Севастополь, и Крым, и далекие земли на север, восток и запад от полуострова.

В культуре все, что существует, сделано кем-то. В природе все, что существует, скажут материалисты, возникло само собой. Но «самособойное» раскрывается не сразу, а проходит этапы. Вначале, по их гипотезе, был бульон – мировой. Из него повылезало многообразие форм. На примере любого растения и живого организма можно увидеть модель целого: сначала сжатость, нерасчлененность (зерно, живая клетка), а затем деление, развитие, расцвет. Это реализация внутренней программы, одинаковой в общих чертах для всех представителей данного вида: из зерен пшеницы вырастут при благоприятных условиях колосья пшеницы, а не тимофеевки луговой. Как назвать эту внутреннюю динамику развития на языке философии или теологии? Одним из значений термина «слово». Слово как совокупность последовательно развивающихся идей, подчиненных некоей организующей это развитие воле.

В культуре в основе и в процессе любого производства артефактов лежит именно так понимаемое слово. Здесь все очевидно. Нет замысла? И нет понимания, как его реализовать? Ну что ж, тогда ничего и не появится.

В природе мы видим, что как раз все появляется, но определенного рода люди никак не желают допустить саму мысль о нематериальной мысли (программе, внутреннем биологическом механизме), которая обладала бы еще и энергией. Ну а каким же иным образом маленькое зернышко пробивает асфальт и рвется к небу, на глазах превращаясь в ствол, выкидывая из себя ветки, покрываясь плодами? Это чудо природы, выросшую на дороге яблоньку, я видел когда-то давно в Ельце, на окраине города. Кончался сентябрь, на ветках висели дички, и трещины на асфальте разбегались от ствола, как лучи. Есть энергия, и есть план ее реализации. Что она, умная, что ли, эта сила? Да, умная, и она явно происходит из некоего планирующего центра. А сама яблонька – ствол, ветви и плоды, – нет, конечно, она не умная. Она всего-навсего материя, сегодня цветущая, а завтра в печи горящая. Как не умна бумага и черные буквы, переплетенные в одну книгу под обложкой, на которой значится, например: «Преступление и наказание». Черные буквы подобны пальцам, бегающим по струнам внимающего книге ума. Невидимая сила, расправляющая семена и зерна в благоухающие цветы и могучие деревья, зовется словом.

Греческий (византийский) монах-богослов, живший в VII веке, святой Максим Исповедник, впервые внятно заявил, что в мире любое явление вызвано к жизни таинственно произнесенным словом, логосом, повелением стать, совершиться. В понимании преподобного Максима это повеление исходит от высочайших и совершеннейших разума и силы – от Бога.

Бог вне времени, и веление Его рождается вне времени. Не от временной причины и не на время только, а навсегда. Я не мог не думать об этом, ходя среди развалин славного Херсонеса. Ходил, и все повторялись во мне строки, когда-то написанные юным Лермонтовым в альбом девице, о его, юного поэта, чувствах. И повод написания стихов к моей прогулке никакого отношения не имеет, и все содержание лермонтовских строк совершенно о другом, совсем далеком от учения о логосах, и однако же как странно ложится строчка, вырвавшаяся, вопреки всему рассудительному, из памяти: «Другим предавшися мечтам, // Я все забыть его не мог; // Так храм оставленный – все храм, // Кумир поверженный – все Бог!» [5]

И раскопанный древний город продолжает жить, и он живет как некий замысел, что до сих пор не перестал осуществляться, как начаток дальнейшего развития, которому еще не положен конец, и еще особым таинственным образом он пребывает до сего дня. Дело в том, что живы души тех, кто вложил в этот город свои души. Это не каламбур, а сущая правда. Возникшему нет замены, оно единственно. И оно не исчезает, бытие его таинственно продолжается.

Вот крохотный храм, вернее, его остов: проступающие из земли фундаментные камни. Притвор на несколько человек, затем основное помещение, где едва уместятся двадцать. И алтарь – контур полукруглой апсиды. Престол в центре алтаря представлял собой, вероятно, простой обтесанный валун, на плоской поверхности которого могли уместиться Святая Чаша, потир и Евангелие. Здесь перед престолом мог встать только священник, а где-нибудь сбоку стоял в тесноте диакон или еще меньший по степени помощник. Места очень уж мало. Храм для одной улицы. Потому что неподалеку мог быть другой.

В центре остатков древнего Херсонеса – развалины базилики, кафедрального храма епископа. По нашим сегодняшним представлениям и масштабам – маленькая приходская церковь. В этом городе принял святое Крещение князь Владимир.

Херсонес сегодня буквально в объятиях Севастополя. Он его исток, начало. Он его ядро, сжатое скорлупой с трех сторон, но одной стороной навсегда открытое той стихии, по которой прибыла сюда культура и вера. Приплыла на кораблях эта вера, высадилась и прошла, как сквозь дверь, в Россию.

Чтобы попасть в Балаклаву из района Камышовой бухты, оттуда, где строящийся храм святителя Николая в Камышах, надо сначала с полчаса ехать по улицам жилого, спального Севастополя, у которого свое лицо, свой особый колорит: светло-каменный, иногда с кремовым оттенком, цвета рубашки морского офицера. Потом у большого рынка пересадка на другой автобус и путь за город. И хотя Балаклава – район Севастополя, но она все же в некотором отдалении от него. Длинная бухта, заползающая вглубь берега, раздвигающая для этого прибрежные горы, изогнувшаяся так витиевато, что с набережной не видно открытого моря. С высоты нависающей над бухтой горы смотрят на балаклавскую набережную полуразрушенные башни древней генуэзской крепости Чембало.

Стоит неподалеку от входа на набережную, облокотившись на перила причала, невысокий бронзовый Куприн в летней шляпе, с тросточкой. Сочинял, летало перо по бумаге, а теперь вот отдыхает, любуется. Мимо спешат люди в панамах и шортах. Регулярно отъезжают прогулочные катера на Яшмовый пляж и другой какой-то.

Храм Двенадцати апостолов, строения XIX века, возведен на месте старого, средневекового. Над храмом круто уходит вверх полулысый откос в чахлых деревцах.

В 50-е годы XX века построили внутри одной из обступивших бухту гор секретный завод для подводных лодок. Лодка заходила в акваторию завода из глубины моря, не всплывая, и выходила незаметно после ремонта или впервые, новая, в недрах гор рожденная. Лет двадцать назад уникальное предприятие остановилось, и тогда же его растащили на части.

Набережная упирается в ресторан «Изба рыбака»; там подают жареную султанку – маленькую местную рыбку, и еще кефаль, камбалу, гренки и инкерманские вина, прохладные, которые наливают в тут же запотевающие бокалы. А маленькие живые рыбки, сырые шпроты, стайками снуют в прозрачной воде, в метре от веранды ресторана, почти у самых столиков. Над косячками рыбок качаются на воде упругие крупные чайки. На рыбешек не обращают внимания. Ждут хлеба от посетителей. Неожиданно раздаются издалека протяжные сигналы. На той стороне бухты по дороге едет и гудит свадебный кортеж. Впереди всех белая машина в цветах и лентах. Праздник.