«Надо съездить еще на мыс Фиолент, – советовали нам. – Там монастырь, куда Пушкин заезжал. И вообще там очень красиво: высокий-превысокий, почти отвесный берег; в трехстах метрах от берега гора Святого Явления; и справа от нее вырастают из воды две острые скалы, одна повыше, а другая пониже. Их зовут Орест и Пилад. Запомните, если смотреть на них от монастыря, скалы как будто слегка склоняются одна к другой – два неразлучных друга».

Увиденное превзошло описание. Хотя в первые минуты, когда мы только подъехали к тому месту ничего не предвещало никаких красот.

«Ступайте прямо», – сказали нам и кивнули на ухабистую дорогу меж двух дачных заборов. Дорога мягко поднимается, впереди показываются металлические ворота. Перед ними, немного в стороне и в тени, сидит полный молодой монах. Изредка пропускает машины.

За воротами, на гребне подъема, совсем недалеко от обрыва, дует такой могучий ветер, что прямо ложись на него грудью и лежи, покачиваясь и не падая. Он дует ровно, не слабея. Здесь же рядом, в ста шагах, сверкает окнами дом с широким балконом. Как они живут под таким нестихающим шквалом?

Но стоило нам повернуть влево и спуститься чуть ниже в направлении монастыря, как о ветре мы сразу забыли. Солнце пекло и блестело на всем: даже на белой пыли и на выцветших пыльных листьях, на теплых камнях ограды и на главе храма Георгиевского монастыря, впереди. И особенно на неподвижной глади моря. Широкие золотые полосы света, от которых рябило в глазах, убегали к сверкающей белой дали на горизонте.

Монастырь посвящен святому Георгию, и гора Святого Явления связана с ним. Великомученик Георгий явился на ней мореплавателям-грекам, терпевшим кораблекрушение, и избавил их от внезапной гибели. Случилось это в конце IX века. Спасшиеся моряки взобрались на скалу, на которой приметили во время шторма своего избавителя – они именно его и молили о помощи, – и нашли там икону святого Георгия. Величественный крест на вершине горы напоминает о чуде спасения.

От монастыря вниз, к воде, ведут восемьсот ступеней. Спуститься-то спустимся, думали мы, каково-то подниматься будет? А получилось наоборот. Мы спускались так быстро, что заложило уши, как при посадке самолета. И на берегу кружилась голова. Море прозрачное и ласковое, люди плывут к горе Явления, взбираются на нее, окружают крест (он высотой метра четыре).

Подъем вверх показался не таким уж трудным. Потому что по восьмистам ступеням никак не взбежишь стремительно. Взбирающиеся всюду передыхают: сидят, лежат, стоят, опершись на кривые деревца. Рядом с крутой тропою, ближе к монастырю, полуразвалившийся низенький домик: на табличке указано, что это загородная дача адмирала Михаила Петровича Лазарева. Того самого человека, кто, будучи молодым офицером, под парусами обогнул земной шар; кто одним кораблем в сражениях побеждал пять; кто преобразил жизнь на Черноморском флоте и кто невольно засвидетельствовал, умирая, что никогда ничего не просил для себя лично. Крохотный домик его, лепящийся к горе и нависающий над спуском, этакое гнездо орла, говорит – или мне так хочется – о его личной умеренности и безграничной любви к простору, морю, небу, жизни.

И еще хочется называть этот мыс не Фио-, а Феолентом. Это, впрочем, один из вариантов, о котором спорят краеведы. Феос – «Бог». Ленд – «земля». «Господня земля» и что наполняет ее (слова апостола Павла из Послания к Коринфянам). Люди наполняют ее храмами и иными памятниками своей любви к Богу и друг ко другу.

Но, увы, часто мелочно и бессовестно метят землю и воду своей нечистотой: сколько же человеческого мусора среди божественной красоты, внизу, на камнях, и немного выше! Вот бросил молодой мужчина пакет с объедками, потом поднялся выше ступеней на тридцать, обернулся на золотую морскую даль, обозрел ее… и в восхищении хлестко выругался. Так вот пастухи выстрелом хлыста срывают дремоту с коровьего стада. Дама, шедшая следом, вздрогнула, и на лице ее изобразилась болезненная растерянность; она открыла рот, будто ей внезапно не стало хватать воздуха. Может, хотела что-то возразить… Не успела: у парня в шортах только голени засверкали.

Маленький монастырь с маленькими храмами; поезда из Севастополя и в Севастополь проходят почти над его двориками. Всеми строениями своими он врезан в грубый камень, будто обтесанный, изящно вырезанный и отполированный камень колонн и портиков вырастает из шероховатого, природного. Одна из внутренних каменных лестниц лепится левым боком к горе; она ведет, поднимаясь, в крохотные церковки; на промежуточной площадке, слева, освещенная стеклянная дверка, а на ней написано: «Мы были такие, как вы; вы будете такими, как мы»; и внутри черепа, гладкие, безглазые.

Что ж, так и есть. А вся наша сегодняшняя жизнь, если ее привести к этому окошку в будущее, большинством голосов спросит: «Ну и что? Жизни не радоваться?» – «Радоваться! С умом в черепе».

За монастырем, дальше, в громадных инкерманских каменоломнях, образовавшихся от добычи строительного камня, в войну скрывались от немцев люди: работал госпиталь, в школе учили детей, и даже маленький детский сад открылся. И когда стало не хватать воды, начали использовать запасы шампанского. В нем кипятили бинты, его пили взрослые и дети, и раненому перед операцией, за неимением иной анестезии, давали выпить сразу бутылку.

В монастыре мы купили альбом со старыми фотографиями-открытками. В альбомчике есть одна замечательная, с такой подписью: «Инкерманский монастырь. Ветераны Крымской войны – участники обороны Севастополя 1854-1855 годов в монастыре. Фотография. 1905 г.». На фото восемнадцать человек, семнадцать – седобородые или седоусые старики. Старцы, просится слово. Лица у всех серьезные, собранные, у многих при этом еще и приветливые, даже ласковые.

Эта фотография – единственная в своем роде в альбоме. Все прочие представляют собой виды природы, монастырские храмы. И августейшее семейство, снятое со значительного расстояния, так что лиц не различить, тоже попадает в ряд общих видов. А эти старцы на коллективном портрете, дожившие до начала XX века – иным за 70, кому за 80, а кому-то и все 90, – совсем особенные. Насколько же человеческое лицо богаче любого сооружения, величественной скалы или дух захватывающей дали! Оно – дело рук Божиих и согрето дыханием жизни. Можно в каждое вглядываться долго. Не на камень смотришь.