Он сильно огрел отважного капитана по спине, сказал грозно: «Молчи, дурак! Об этом все знают, но не говорят!» Но как укроешь, ежели Алёшка как напьётся, то на весь дом кричит, что как только станет царём, так войну со шведом тотчас кончит, столицу повернёт в Москву, зимой будет тихо-мирно жить в Первопрестольной, летом в Ярославле. И ни флот, ни новая армия, ни мануфактура и торговля заморская ему ни к чему. Были бы в саду яблочки наливные да штоф с настойкой, селёдка свежего засола и солёный огурчик. И как такому пьянице царство завещать? Нет, болезнь надобно осилить и ждать, пока внук подрастёт. «Ишь, горластый!» — улыбнулся Пётр в усики.

А во дворце услыхал новину: у государыни уже первые схватки. И ёкнуло сердце: а вдруг ниспошлёт Господь радость — сыночек от Катюши явится. Тогда всё ясно: ему всё и отдам.

Разрешившись от бремени, кронпринцесса была довольна, как солдат, исполнивший свой долг. А впереди ждала своя, частная радость. На шестой день София-Шарлотта начала ходить, отдавать распоряжения по дому. Спросила, как бы невзначай:

— А где гофмаршал?

Толстая камер-фрау присела, делая книксен, залилась пунцовой краской. На требовательный взгляд хозяйки призналась, что гофмаршал сейчас в покоях принцессы остфрисландской.

— И часто он там гостит? — София-Шарлотта побледнела от гнева.

— Ныне каждый день бывает... — Камер-фрау отвела глаза, чтоб не сказать: каждую ночь. Но София-Шарлотта и так всё поняла и разгневанной фурией ворвалась в покои подруги.

Сцену она застала самую семейную: Левенвольд в роскошном персидском халате и Юлиана в лёгком парижском пеньюаре попивали кофе.

— Даже не закрылись, неверные! — вспыхнула София-Шарлотта. Но подружка не покраснела. Вскочила, бросилась навстречу:

— Ах, Шарлотточка, какая ты неосторожная! Тебе ещё недельку-другую надо баиньки!

Левенвольд поднялся, смущённо кутаясь в персидский халат, оставлявший открытыми голые ноги.

— У этого-то хоть совесть есть! Краснеет! — Кронпринцесса окинула взором могучую фигуру Левенвольда. На открытых ногах его золотом отливали рыжие волосы; София-Шарлотта поманила любимца, приказала жёстко:

— Жди сегодня у себя ночью! За всё ответишь, негодный!

Юлиану даже разговором не удостоила: повернулась и вышла. И весь день её грызла мысль: хороша же подружка! Сразу за моей спиной любовные шашни затеяла. А ещё в вечной дружбе клялась. В ту же ночь старухе камер-фрау померещилось, что кронпринцесса тенью проскользнула мимо неё. Впрочем, ребёнок на руках у кормилицы и матери нечего беспокоиться о его здоровье. И камер-фрау снова закрыла глаза.

— Ты подлый и гнусный обманщик! — София-Шарлотта не выдержала и ударила по щекам своего Рейнгольда.

Тот упал на колени, стал целовать её ноги, шептать:

— Прости! Прости!

И всё было прощено. В постели ей было жарко. София-Шарлотта отбросила толстое одеяло, сорвала с себя ночную рубашку: она вся хотела принадлежать своему любимому.

— Осторожнее, Софи! Здесь дует во все щели! — Даже в постели Рейнгольд Левенвольд был расчётлив и аккуратен.

Он хотел прикрыть её персидским халатом, тем самым, утренним.

— Под этим халатом ты лежал с Юлией! От него пахнет её духами! О негодный! — Она впилась ногтями в жирную спину Рейнгольда, потянула его на себя.

Через час была вся мокрая, волосы хоть выжимай. Вскочила и вдруг почувствовала ледяной ветер, дующий в окно. Спешно натянула рубашку и опять мышью пробежала по несносно скрипучим половицам. К сыну даже не наведалась.

Утром вдруг пришёл Алексей: трезвый, с поникшей головой. Бросился на колени, целовал руки, просил простить!

— За что простить, глупый! — Она снисходительно потрепала его волосы. Про себя улыбнулась, а вслух простила.

Когда царевич вышел, вдруг почувствовала во всём теле озноб. Вечером у неё начался сильный жар, била лихорадка. Как во сне, мелькали у постели лица придворных, и не было только того, любимого.

— Принцесса стала слишком рано выходить в свет! — услышала голос подружки Юлианы. В голосе том была неприкрытая насмешка.

София-Шарлотта хотела приказать вывести из покоев негодную, но не могла, поразила страшная слабость. А затем провалилась в какую-то черноту. Только через сутки очнулась и вдруг ясно осознала, что скоро конец, велела позвать его, единственного. Левенвольд вырос у постели как золотой мираж. И улыбнулся той смущённой улыбкой, за которую она готова была сжечь полсвета. Принцесса в ответ тоже слабо улыбнулась, приказала записывать: