— Я не знаю, — отвечал Юсуф. — Быть может, правда...

— Не знали, где оставить тебя! — она смеялась. — А я потерялась, отстала. Мою бегам вместе с другими госпожами отправили вперёд, подальше от сражений. Я была с одним купцом, после женщины, которых он привёз с собой, отколотили меня туфлями. Он дал мне денег, я купила палатку, и воины ходили ко мне. А теперь не ходят; я взялась выходить тебя, люди твоего царевича дали мне денег. Ты бродил в битве и даже ни одной раны не получил. Тебя лошадь ударила копытом, сбила на землю. Чудо, что тебя не затоптали!..

— Люди Микаила-царевича что сказали обо мне? Когда они придут за мной? Или я должен сам найти их?

— Нет, нет! Они придут за тобой, они обещали...

— А ты куда денешься?

Она улыбнулась, как улыбаются обыкновенной всегдашней жизни, где всё просто, ясно.

— Я найду мою бегам, бегам снова возьмёт меня к себе...

«Вот, — подумал Офонас, — вот женщина, совсем одинокая в этой большой и страшной жизни. Но ведь она живёт и не боится. Она просто-напросто не знает, не догадывается, какая страшная жизнь. Так и надобно жить!»

И он повёл головой и усмехнулся. Это ведь тоже было смешно: брать себе в жизни своей за образец маленькую гулящую жонку из большого, бескрайнего Хундустана!..

— У меня теперь нет денег, — сказал он. — Когда придут люди царевича за мной, я у них возьму и тебе дам.

Она засмеялась, стоя перед ним легко и свободно, как будто она была и вправду свободна в этой жизни своей. И разве она не являлась идеалом свободы? Она имела достояние — своё тело и умение и желание отдавать своё тело мужчинам в насладу и сама брала насладу от мужских тел. И это её достояние всегда, неотъемно, оставалось с нею. И потому она была свободна свободою весёлого, сильного и богатого человека, счастливого своим богатством. Её богатство было всегда в ней. Она сама и была своим богатством...

И она засмеялась, махнула тонкой тёмной ручкой своей и вдруг легко и просто прилегла к нему, легко подняла его рубаху и прижала губы к его соску правому, головой черноволосой припала к груди мужской. Волосы её чёрные, густые, гладкие пахли сильно каким-то дешёвым цветочным настоем и поблескивали, намазанные каким-то маслом... Офонас захватил в кулак свою отросшую бородёнку, чтоб не колола её гладенькие щёки. Она разжала его кулак, тёрлась губами о щетину его впалых щёк и смеялась дробными смешками...

Нирмал, как могла, рассказывала Юсуфу о столкновениях и боях двух армий — султановой и Мубарака. Воинам Микаила удалось загнать одну часть войска Мубарака в ущелье тёмное. Люди Мубарака пытались в беспорядке пробиться на дорогу. Но их удерживали и в то же время наваливали у выхода срубленные деревья. Всё же многие вырвались наружу. Но сверху посыпались камни на дорогу. Камни, бросаемые воинами царевича, сыпались лавиной, дробили пехотинцам Мубарака ноги, руки, головы; многие и многие были раздавлены в лепёшку. Камни пробивали слонам головы, ломали бивни, перебивали хребты и рёбра. Слоны с громким рёвом кинулись бежать, не разбирая пути, топча воинов и увеличивая тем самым дикий хаос. А на горах расположились воины Михаила и султана и обстреливали армию Мубарака острыми стрелами из луков.

Воины Мубарака тщетно пытались штурмовать завал. Презирая угрозу смерти, они пытались растаскивать деревья. Но истинный ливень камней и стрел делал их труд совершенно тщетным.

Все части армии султана и Микаила сгоняли огромное войско Мубарака к ущельям, теснили и сминали. Отряды Мубарака отступали беспорядочно к Виджаянагару. Там они запёрлись, соединившись с гарнизоном Виджаянагара. Этот город считался неприступной крепостью.

Дорога на Виджаянагар сделалась свободна. Войска султана и Микаила осадили Виджаянагар. Но из победоносных боев войска султана и Микаила также вышли с большими потерями.

Офонас уже вставал и ходил, но грудь всё ещё побаливала; так до конца своей жизни он и не избавился от этих болей. В двух больших палатках лежали ещё раненые, которых лечили лекари, присланные Микаилом. Юсуф покорно пил лекарство, но ему казалось, что куда более его лечит простая тесная близость с ним маленькой Нирмал. Она ему и стряпала на коленках у очага, приносила-подавала обычные пряные кушанья гундустанские — рис, овощи и плоды. Ему забавно было глядеть, как она курит хукку или жуёт бетель и губы её делаются кроваво-красными. Она видела его взгляд, весёлый и ласковый, сплёвывала жвачку, хукку откладывала и запевала тоненько и покачивая черноволосой гладковолосой головкой из стороны в сторону:

— Наполнив чаши — пияле, она сказала: «Пия, ле!» — «Милый возьми!»

Офонас смеялся, хмыкал и после бормотал тихонько: «Эй! Хам рам хуя тебе, живот бесерьменьский да индиянский! Хам рам хуя!..» Теперь он частенько, почасту смеялся, как будто жизнь его весела сделалась...