– Включи свет.
– Усмехнувшись, я щелкнул выключателем и отлепился от дверного косяка.

– Я с тобой посижу?
– Сам иногда удивляюсь своей робости, но мне кажется, что ты меня до сих пор не простила.

Ты молча встала, уступая мне крутящееся кресло, а потом спокойно уселась ко мне на колени по-турецки. Откинувшись для удобства, я принял один наушник, поглаживая твою сгорбленную спинку. Слишком маленькая и хрупкая для нашей работы. И такая любимая. Обожаю тебя. Обожаю твои пальчики, тонкие мягкие губы и светло-карие глаза. Боготворю шелковистые русые волосы, становящиеся чуть светлее на кончиках. Не могу жить без твоего стройного тела и кроткой улыбки, когда ты так мило опускаешь взгляд, словно прячась за ресницами, теребишь в пальчиках подол футболки и чуть розовеешь. Мне в такие моменты хочется затискать тебя, задохнуться, наконец, в своей одуряющей нежности и умереть. Умереть, слыша твой тихий смех и сжимая тебя в объятиях. Я понял, что хочу умереть именно так, когда сволочи-америкосы бросили меня подыхать с двумя пулями в брюхе под пулеметным обстрелом. Тогда, скрючившись в три погибели за камнем, я под визг рикошетов осознал - черта с два я сдохну, не будучи уверенным в твоей безопасности. Лишь бы ты была жива. Лишь бы ты улыбалась.

– Почему вы так мало улыбаетесь?
– В твоем голосе была легкая обида.

– Чтобы ты ценила.
– Без обиняков признался я.
– Чтобы радовалась каждой улыбке.
– Прочитав в твоих глазах решимость повторять мое поведение, я запустил пальцы тебе в волосы с улыбкой.
– Только ты улыбайся, когда тебе этого хочется. Потому что я помню и люблю каждую твою улыбку, каждый смешок. Я хочу видеть тебя счастливой рядом со мной.

Ради твоей улыбки я готов лбом пробить тоннель сквозь основание Эвереста. И за каждую твою слезинку я готов убивать. Я, осознав, что могу принять смерть чуть ли не в любой момент, хотел, чтобы ты не плакала, не тосковала. Не любила. Это были самые ужасные две недели в моей жизни. Я искренне верил, что ты не сможешь любить садиста и мучителя. И ошибался, черт подери. А теперь не могу угомонить собственную совесть.

– Матвей, - я вздрогнул - так непривычно и приятно слышать свое имя из твоих уст… - ты уснул, что ли?

– Задумался.
– Я потер лоб.

– Ужинать будешь?
– Решительным твердым жестом прочертив под линейку последнюю линию, ты захлопнула ноутбук и встала.

Вернее, хотела встать. Я ухватил тебя за талию и прижал к себе, целуя в шею.

– Пожалуй, - губы пересохли, в голосе отчетливо слышались хриплые нотки, - я буду тебя.

– Ну Матвей… - Застонала ты, а у меня аж в груди защемило.
– У меня же пары завтра.

– Я хочу, - прошептал я тебе в ушко, - чтобы ты стонала мое имя.

Мои руки уже были под твоей футболкой, накрыли небольшие упругие груди и нежно сжали.

– М-м-м… - Ты откинула голову, прогибаясь и сводя с ума.
– Хотя бы… - Ты попыталась перевести участившееся дыхание, податливо извиваясь в моих руках.
– Пойдем в постель…

– Какой пошлый призыв из столь невинного ротика.
– Ухмыльнулся я, стягивая резинку с твоих волос.
– А не хочешь здесь?

Ты раскраснелась, то и дело облизывала губы, заставляя меня непроизвольно повторять этот жест.

– Но как?
– Я приостановил ласки и усадил тебя верхом на свои бедра.
– Ну не на-адо… - Твои пальчики зарылись мне в волосы, а я ласкал уже напряженные и очень милые розовенькие сосочки, постепенно становящиеся темнее от приливающей крови.

– Ну давай.
– Я уже чисто символически уговаривал, зная - ты мне доверяешь, моему опыту, так что позволишь все.

Я так давно хочу тебя сверху, хочу, чтобы ты двигалась сама, так, как тебе нравится. А ты считаешь себя неуклюжей и боишься сделать что-то не так.

Ты стеснялась и зажималась, я старался помочь тебе двигаться, но в результате пришлось все брать в свои руки - усаживать тебя на край стола, заставлять лечь на столешницу и задавать свой темп. Ты выстанывала и шептала мое имя, заставляя забыть обо всем, затуманивая сознание, царапая мои плечи и дергая за волосы. Давай, лисенок, совсем чуть-чуть, ты близка… Нет, все же я достиг пика раньше, резко выходя и тихо взрыкивая.

Ты расслабленно замерла, жадно дыша ртом, а я, застегнув джинсы не разгибая спины, уткнулся лбом тебе в плечо. Кажется, тебе и не нужен оргазм - тебе словно хватает моего. А мне совестно оставлять тебя недоудовлетворенной.

– Принеси водички.
– Сипло попросила ты.

Пришлось выпрямляться и на нетвердых ногах, натыкаясь на углы, тащиться к холодильнику. Напившись из горлышка “полторашки” по пути, я был встречен гневными воплями.

– Мне переписывать придется из-за тебя!
– Ты гневно трясла тетрадью на кольцах.

Присмотревшись, я не сдержал смешок, за что был вынужден уворачиваться от летящего в меня и грозно шелестящего страницами учебника.

– Давай я перепишу.
– Мирно предложил я, с улыбкой глядя на задумавшуюся милую мордашку.

– Да у тебя почерк не тот.
– Вяло отмахнулась ты, с тяжелым вздохом садясь обратно в кресло.

Разгладила листок с мокрыми пятнами, с отвращением, как таракана, взяла ручку.

– Это у тебя почерк нечитаемый, у меня с каллиграфией проблем нет.
– Я устроился на полу и стянул со стола ноут.

– Муштровали тебя, что ли?
– Уже беззлобно проворчала ты.

Вздрогнув, я уткнулся в экран. Тебе не обязательно совсем знать, что я рос в детдоме. В начале девяностых нормальных воспитателей не осталось, и меня, тогда еще первоклассника, лупили по пальцам линейкой за некрасивые буквы. Когда меня в восемь лет забрал к себе жить мой мастер, я уже искренне и от всей души ненавидел всех взрослых. И мастера, ведь он тоже меня истязал и не слабо. А почерк до сих пор как в прописях…