К вечеру я окончательно высох. Воды почти не осталось, идти никак не хотелось, но я пересилил себя, встал и пошёл на север. « К чёрту эти дурацкие игры, – подумал я, прошагав часа три. – Если к утру никого не встречу, включу сигнал бедствия».

Во рту всё высохло, язык, словно наждаком, карябал нёбо, обезвоженные, сухие губы грозились потрескаться. Идти дальше не было сил. С тоской оглядев горизонт и не заметив признаков присутствия человека, я включил радиостанцию и нажал на кнопку « SOS».

Через полтора часа на мой «маячок» пожаловал долгожданный, по форме напоминающий головастика, геликоптер. Он приземлился почти рядом, но доплёлся я до него с трудом. Мне помогли подняться в грузовую кабину, встретили, как ни в чём не бывало, и сунули в руки воды. В два глотка я опорожнил кружку и потребовал ещё.

– Не торопись, – дружелюбно посоветовал доктор, усадил в кресло и измерил пульс. – Вот и хорошо. Состояние здоровья не вызывает опасений. Попей зелёного чайку, он бодрит и возвращает силы.

Прихлёбывая горячую жидкость, я запивал её холодной водой и наслаждался. Ничего вкуснее в жизни пить мне не приходилось.

В гарнизонном лазарете меня продержали два дня. Врачи – психотерапевты задавали кучу бессмысленных, на мой взгляд, вопросов, со мной возились, как с больным, взяли анализы крови и мочи, сняли показания функций головного мозга, прощупали каждую мышцу и пришли к выводу, что здоровье у испытателя без патологий.

В сущности, ничего экстраординарного не произошло, зато в кармане у меня появилось две сотни.

Стыдно ли мне было за прерванное истязание? Нисколько. Просто я понял, что испытатель – не моя профессия.

Я написал Светлане о своих злоключениях в шутливой форме. В ответ она назвала меня шизофреником, совершенно забывшим, что у него есть семья, которой нужен здоровый кормилец.

Как и другие участники необычного эксперимента, я на время стал местной знаменитостью, на меня смотрели, кто с любопытством, а кто и с жалостью. По этому случаю на берегу Комсомольского озера мы устроили пикник на английский манер, а попросту – очередную пьянку. В ней участвовали все испытатели. Никому из нас не удалось получить главную премию. Ну, и Бог с ней!

В иное время и в другой стране материал о пережитом в пустыне я непременно бы продал какой-нибудь газете или журналу. Только не в нашем, самом гуманном государстве в мире. Тем более, что каждый из нас дал подписку о неразглашении. Что и говорить, советская власть умела прятать концы в воду. Так что вся эта история не вышла за рамки гарнизона. Посудачили дня три – четыре, и на этом забыли.

Зато телеграфное распоряжение из Москвы о переводе меня в Ленинград для дальнейшего прохождения службы, в рядах друзей и знакомых вызвало сенсацию. Словно меня отправляли на Марс.

Саша Крамаренко, с которым я прибыл в гарнизон одновременно, милый и умный парень, с удивлением рассматривал меня как какое – то чудо, и с завистью допытывался:

– Признайся, старик, кто у тебя в Москве. Не верю, чтобы о старшем лейтенанте из Кагана знали в Министерстве Обороны страны. У тебя наверняка есть мохнатая рука.

Я отшучивался, как мог, но, набивая себе цену, отвечал двусмысленно. Сдержал, таки, слово Серёжа Каширин. Лично ходил к члену Военного Совета армии генералу Тюхтяеву ходатайствовать за мою душу.

Номенклатурный работник ЦК ВЛКСМ, Тюхтяев, высокий, энергичный, непредсказуемый в принятии решений человек, считался самым молодым генералом в Военно–Воздушных Силах после Василия Сталина. У него по старой памяти сохранились крепкие связи с комсомолом, и для него не существовало проблем при наборе людей в свою команду.

Командир эскадрильи Федоренко, узнав, что я покидаю полк, не скрывая огорчения, сказал:

– Чего ты там не видел, сынок. Здесь все свои, родные, в обиду не дадут. Я уж и представление заготовил на твоё повышение. Летаешь – то ты прилично.. Может, передумаешь?

– Не могу, товарищ подполковник. Скажу честно: летать люблю, но семья дороже. Не могу я без них, а здесь они жить не могут.

– Ну, как знаешь, тебе виднее. Устроишься, пиши. Не забывай вертолётчиков.

– Не забуду.

Традиционную отвальную вечеринку я организовал в местной столовой. Прощались так, словно не рассчитывали на дальнейшие встречи. В лицах друзей я улавливал неприкрытую зависть, а Яхновский, со свойственной ему манерой резать правду – матку в глаза, поднял стакан и предложил приватный тост: