Да, рогатка это вроде как несолидно. Но ведь действенно! Особенно, если приловчиться. И никакого криминала. А то: пистолеты, катаны… Мало того, любимым оружием Охотника было и есть… зеркальце. Кругленькое. Дамочки в косметичках такие таскают. Именно с помощью зеркальца Охотник заимел свой любимый трофей – шлем с молнией.

Известно: тонированное забрало шлема отлично защищает глаза от солнечных зайчиков. Умело направленных зайчиков. Обрюзгший наездник Лаверды пренебрёг этой мудростью. Скорость под двести, рефлексы быстрее мозгов: отвернуться, прикрыть глаза пятернёй…

Хороший шлем, уникальный. Прочность волокна – ни единой трещины после удара о бордюр. Полный комплект: вентиляция, ячеистая подкладка…

Охотник дома, вернулся – никто и не заметил. Раздеться. Трусы в голубенький горошек. Кончики пальцев гладят сферу, ласкают.

…дверь настежь. Отец пьян, его шатает. На три четверти пустая «пшеничная» прилипла к ладони. Из-под грязной майки топорщится живот, седые космы колтунами, ранние морщины на лице. В форме капитана ГАИ, шарнир локтя изогнут, полосатый жезл? – как и не было. Никогда.

Алкоголь есть узаконенный наркотик, никакого криминала.

– Сына, как ты вырос, сына. А я не замечал даже. Ты же взрослый совсем.

– Пап…

– Не перебивай отца! Тебе пора. Да-да, пора, сына…

Бутылка пустеет. Кадык, острый, как обломок кости, вверх-вниз, вверх-вниз.

– Сына-сына, пора тебе мужиком становиться, сына…

Пора?..

Отец умер три года назад. Разбился на мотоцикле.

Утро.

Два притопа без прихлопов – и вся зарядка.

Мятный привкус пасты, завтрак на столе. Чай с сахаром и молоком. Бодрость радиоволн, робкие лучики солнца, весна буянит цветением каштанов.

Утро.

Рюкзак болтается на плече, лёгкий.

Верные друзья ждут у подъезда: отличные ребята, увлечённые и с мозгами, а не наркоманы какие-то. Жёлтая цистерна, молочница зовёт причаститься. Мгновенно выстраивается очередь: шутки-прибаутки, как дела, сосед.

Прекрасный район замечательного города. Там, где по утрам пьют молоко, зло не водится. Не тот ареал.

Родительницы ведут малышей в детсад. Огонёк заинтересовался бензовозом, проезжающим мимо. Танцуют в полёте бабочки-капустницы. Потрошитель кончиком лезвия вычищает грязь из-под ногтей.

Пора?

У магазина стройматериалов припаркован Вольво Интеркуллер, мощный тягач-дальнобойщик. Охотник замедляет шаг.

Пора. Пора переключаться – клац! щёлк! – на дичь покрупнее.

Пора.

– Слышь, Охотник, – Потрошитель игриво тычет кулаком в печень. – Ты физику сделал?

– Ага.

– А геометрию?

– Обижаешь?!

– Дашь списать? А то я не успел: на вокзал катался, ха-ха, тетю встречал.

Охотник останавливается в десятке метров от рефрижератора. Интересно, как бы приловчиться, чтоб такого монстра завалить? Засыпать в бак килограмм сахара? А если на ходу?

Миграция одиночек, инстинкты восьмицилиндровых монстров. Охота на грузовик – наверное, это весело. Со следующей четверти и начнём.

После летних каникул.

Дмитрий Брисенко

На крышах

Дом этот со всех сторон был окружён улицами – Проспектом мира, Гиляровского, Трифоновской; четвёртая его стена выходила на площадь Рижского вокзала. В небольшой башенке, возвышавшейся над крышей, видимо, кто-то жил – иногда по вечерам в её окнах горел свет, и этот свет был виден далеко с Сущёвки.

Сейчас над Москвой раскинулась ночь; стрелки на циферблате показывали два часа. Ступеньки пожарной лестницы были мокры от дождя и холодили ладони. Я поднимался наверх – к башне. Её силуэт чётко выделялся на фоне ночного неба.

В середине подъёма я остановился, чтобы немного передохнуть. Взялся покрепче руками за ступеньки и посмотрел вниз. Далеко внизу был двор. Во дворе, едва освещённом, чернели тополя, жались к земле спящие машины, отбрасывали длинную тень детские качели, на которых ещё недавно я сидел – изучал обстановку. Кажется, никто меня не заметил. Тьфу-тьфу.

После всплеска адреналина возвращалось спокойствие. Я посмотрел наверх. До крыши оставалось совсем немного, этажа три. Лестница была хоть и старая, но крепилась к стене надежно, ступеньки тоже были крепкие – ни одна из них пока не отскочила. В начале пути, прежде чем опереться на очередную ступеньку, я дёргал её – проверял, что она не отвалится; теперь уже не обращал на это внимания.

На другой стороне дома свет горел в единственном окне – двумя этажами ниже уровня, на котором находился я. За столом на кухне вели беседу двое мужчин, и один из них, с короткими седыми бакенбардами и костистым носом, не знал, что для него в этот миг уже всё кончено: пуля, посланная из небольшой спортивной винтовки с глушителем и оптическим прицелом, которая до этого лежала в разобранном виде в рюкзаке, уже преодолела половину расстояния до цели. Дзинь! Осколки оконного стекла разлетелись по полу, мужчина смотрит на кровь на стене и холодильнике, на раненого мужчину на полу, вскакивает, бежит, пригибаясь и прикрывая голову руками, в темноту коридора; через секунду на кухне гаснет свет. Ночью в середине сентября, в тиши пустого московского двора, в полном одиночестве на пожарной лестнице подобные сюжеты легко возникают в голове.