– Вот ...спасибо! огромнейшие, вам спасибо!.. извините, не знаю вашего спасительного имени, а то ведь...
– сбивчиво от нахлынувших чувств искренней благодарности отсыревшим фейерверком начал искрить словами Володя.

– Не за что... вы его в парке выронили, а зовут меня Верой.

– Очень, очень, приятно!.. а меня Володей, - признательно встал он с детской скамейки, окрылённый неожиданным поворотом судьбы в нужную, столь редко ей посещаемую сторону.

– Я знаю...
– хихикнув, вновь улыбнулась она.

– Ах, да, простите, это у меня, наверное... нервное, - сами понимаете... я уже и не знал что делать, в Москве и без паспорта... вы меня так выручили, так выручили...
– продолжал Уклейкин благодарить свою спасительницу как мог.
– И имя у вас чудесное, словно у ангела-спасителя, - Вера!..

– Тише, тише, молодой человек, тут же ребёнок в коляске спит, не дай Бог, разбудите.

– Да, да, конечно, извините, - тут же перешёл он на шёпот.

– Там ещё и деньги какие-то... я не считала, проверьте...

– О!
– все-таки вырвалось по инерции у него груди, но, взяв себя в руки, мгновенно убавил громкость до минимальной, - ещё и это... впрочем, это уже неважно, мелочи, так сказать... А, может быть, извините, вы в знак благодарности их себе возьмёте?

– Вы в своём уме, не надо мне ваших денег...
– немного обиделась добропорядочная мамаша.

– Извините, не подумал... совсем голову от нечаянной радости потерял...
– смутился Уклейкин. "Тут поневоле с ума сойдёшь от таких кульбитов" - оправдывался он про себя. - Так чем же мне вас всё-таки отблагодарить?

– Тем, хотя бы, Володя, что как можно быстрее покинете двора, а то у меня муж очень ревнив, а соседки - зоркие, - не без внутреннего сожаления, пристально оглянувшись по сторонам, ответила Вера.

– Ага, спасибо, понял... ухожу... и всё-таки я постараюсь, Верочка, вас как-нибудь отблагодарить... вы же ведь тут живёте?
– попятился он со двора, максимально вежливо раскланиваясь.

– Тут, тут, прошу же - уходите скорее, - тихо повторила она, и сразу же, нарочито громко для возможных сторонних ушей добавила, - и впредь не курите на детских площадках, а то я вас за хулиганство в милицию сдам!

– Я больше не буду, извините...
– подобно пойманному за руку нашкодившему мальчишке, но счастливому уже тем, что о его проступке не сообщили родителям. И на вновь обретённых крыльях, Уклейкин выпорхнул из уютнейшего дворика-оазиса, неожиданно ставшим столь редкой отдушиной удачи, в целом равнодушные к чужим проблемам лабиринты жаркой Москвы.

Однако, если, вдруг, читатель подумал, что, кроме всего прочего Уклейкина, возможно, окрылила ещё только зарождающаяся любовь к миловидной, средних лет замужней с ребёнком благодетельнице, то со всей прямотой, надобно заметить, что Володино большое сердце, ничем большим кроме как чистой, искренней благодарностью не откликнулось Вере. А чем в свою очередь засел Уклейкин в её также не маленьком сердце и сохранился ли он там, в особых чувствах вообще, - остаётся лишь догадываться. Ибо, чужая душа, как известно - суть непролазные потёмки, а уж женская, - теп паче дыре чёрной подобная, которая, как вечный пылесос, безвозвратно засасывающий в себя свет любых строгих мужских логик и даже предположений.

Уже было, совсем расставшись со своей спасительницей, при выходе из арки, спохватившись, Володя обернулся, так как неожиданно вспомнил об ещё одной пропаже:

– А, вы, случайно, не видели ручных часов, с красной звёздочкой на циферблате, командирские...
– и тут же, осознав, что сказал очередную обидную глупость, смутившись, густо покраснел, и виновато спрятал глаза, как ощипанный страус в раскалённый песок голову.

– Нет, - ответила она заметно прохладнее, но в очередной раз великодушно простив его, справедливо, в общем, решив, что причиной невежественного вопроса послужила его заметная рассеянность и нервная утомлённость.

– Простите, меня, Вера... я опять глупость сморозил, ...но, поверьте, - я не хотел вас обидеть... Это, извините, нервное... - словно бы подтверждая её диагноз, сбивчиво ответил Уклейкин.
– Да и Солнце жжёт...

– Я, верю, верю...
– чуть теплее и даже как-то жалостливо подтвердила она своё искреннее прощение, - только уйдите же, наконец, прошу вас...

– Да, да, уже ушёл, ещё раз спасибо и до скорейшего свидания... - виновато развернулся он, с печальной озабоченностью про себя заметив: "Значит, всё-таки цыгане часы подрезали, вот ведь черти проклятые: из-за них честную девушку ненароком обидел!.." - и окончательно покинул дворик.

А минут через пять, задумчиво и неспешно шествуя по обезлюженной от зноя улице ведущей к дому, немного успокоившись, даже, несмотря на обуревавшую его ужасную неопределенности в виде Карл,Чёрта, Нострадамуса, следователя, цыган и прочего ералаша у Володи мелькнула замечательное по простоте и очевидности предположение. "Поскольку всё так сейчас удачно сложилось, значит, высоковероятно, что есть силы Добра куда как могущественнее сил Зла, если всё-таки допустить реальное существование последних. И, следовательно, мне надобно, как минимум, присоединится к первым и в незримом союзе с оными разгромить всю эту нечисть. А ради такой благой цели должно и претерпеть, ведь не зря сказано: "Стучитесь, и откроется вам...", а под лежащий, как я, камень и вода не течёт.