— Хорошо! Сдавайте! Революция не может разъединять русских людей, если они честные люди и патриоты.

— Бесспорно — да! Бесспорно — так! Вижу, у красных можно дышать и царским генералам, если вы не поставили меня немедленно к стенке.

— Зачем же немедленно к стенке? — вздохнул Никифор Иванович.

Освобождение Омска обрушило на командарма и члена Реввоенсовета лавину неотложных дел. В штаб армии стекались люди с жалобами, просьбами. Восстановление Советов в Сибири, преследование отступавших армий адмирала требовали непрерывной деятельности. Оба спали тут же, в кабинете, на кожаных диванах.

— Телеграмма из Москвы, — доложил вошедший адъютант.

— Двадцать седьмая дивизия награждена орденом Красного Знамени. Дивизии присвоено звание Омской. — Командарм передал телеграмму Никифору Ивановичу, и опять праздничное выражение проступило на лице его.

— Чудесно! Надо представить к награде героев Омска, у меня и список составлен. Все правильно, а?

— Нет, неправильно! — Тухачевский вычеркнул из списка свою фамилию. Первым героем Омска является Степан Сергеевич Вострецов, вот уж он действительно солдат и герой революции! Вторым я ставлю Александра Васильевича Павлова, ведь именно его дивизия раньше всех вошла в Омск. Что у вас еще? — спросил Тухачевский адъютанта.

— Командиры спрашивают, как поступать с пленными.

— Прежде всего накормить их.

— Какой-то старик требует приема. Задержан один подозрительный тип отвинчивал дверные ручки у вашего автомобиля.

— Попросите сперва старика.

Беловолосый старичок в меховом тулупчике, остроконечной бархатной шапке монаха перешагнул порог.

— Кто здесь генерал Тухачевский? — запальчиво спросил он.

— Подпоручик Тухачевский слушает вас, — не обращая внимания на запальчивость посетителя, ответил командарм.

— Красные признают ли Суворова?

— С кем имею честь разговаривать?

— С праправнуком Суворова! Ваши чудо-богатыри вышибли меня из моего дома. Я пошел искать на них управу, заодно и правду. — Старик снял колпак, голова его с белым хохолком волос действительно чем-то напоминала Суворова.

— На подвигах Суворова Россия воспитывала поколения победителей. А вы имеете свидетельства родственных отношений с генералиссимусом?

Старик выложил на стол пачку изношенных документов.

— Мы проверим. Люди, обидевшие вас, извинятся за свое невольное невежество.

После ухода старика адъютант ввел посиневшую личность в драповом пальто, резиновых калошах на босу ногу.

— Это вы отвинчиваете ручки? — спросил Тухачевский.

— Это я отвинчиваю, — прохрипела личность. — За такие ручки любая торговка даст стакан самогона. Они позванивают на морозе, как трубы органа. Впрочем, для вас орган — инструмент бесполезный, а Бетховен, бесспорно, классовый враг.

— Вы кто по профессии? — осведомился Никифор Иванович.

— Музыкант. Если вернее, скрипач.

— Где же ваша скрипка?

— Пропил в страхе перед вашим приходом.

— Настоящий мастер не пропивает свой инструмент.

— Вижу человека, далекого от мира искусства. Можно пить водку и быть хорошим музыкантом. Дайте мне скрипку, и я сыграю вам бетховенскую сонату. — Сизое, опухшее лицо музыканта стало осмысленным, даже приятным. — Впрочем, я хочу от вас невозможного.

— Играйте! — Тухачевский достал футляр со скрипкой.

Музыкант отступил на шаг, взял скрипку, бережно погладил, произнес почти трезвым голосом:

— Прекрасная скрипка! Где вы, юноша, ее раздобыли? Прежде чем сыграть, я продекламирую вам стихи.

Он прочел хрипло, приглушенно:

— Чьи стихи вы читали? — спросил командарм.

— А, не все ли равно! — Музыкант поднял над головой смычок, резко опустил на скрипку.

Скрипка вскрикнула, словно от боли, потом запела. Тухачевскому почудилось — на заиндевелых стеклах вспыхивают синие, алые, оранжевые искры, мохнатые веточки инея трепещут, как звездный свет, а звуки бетховенской музыки перемещают, перестраивают нежную радугу красок, синее становится алым, оранжевое — голубым. Властный голос скрипки уносил его в необозримые дали, манил к еще не открытым высотам.