– Да. Собаки, которые живут теперь в дальнем коридоре.

– А что с ними? Заходят в медпункт? Создают антисанитарные условия?

– Не в этом дело. Помнишь глухую дверь? Они собираются возле неё и сидят. Иногда несколько минут. Иногда по часу. И знаешь. Я как-то взял фонендоскоп и начал прослушивать дверь, когда перед ней сидели собаки. Я услышал гулкие удары, как пульс, только неравномерные.

– Ты думаешь, к нам кто-то хочет прорваться?

– Я думаю, кто-то пытается вырваться из-за неё. Там могут быть люди. В беде. Возможно, мы сможем чем-то разрезать сталь?

– А если мы разрежем и выйдем наружу? Если мы, таким образом, нарушим герметизацию убежища?

– Может, пройти поверху в том направлении, куда ведет коридор, и узнать, что там?

– А если там заражённые, вроде тех, что набросились на нас?

Сарвар отвернулся, стиснув зубы и играя желваками. Потом втянул в себя воздух, нахмурил густые чёрные брови и сказал внезапно осипшим голосом:

– Я прошу выдать мне защитный костюм. Сам пойду и посмотрю.

– Не горячись. У нас больше нет стоматологов. А вот бойцов достаточно. И кузнецов хватает. Поэтому, если ты уверен, что там люди, которым нужна помощь, мы можем внести поправки в маршрут и проверить. Но если на том направлении будут потери, они останутся на твоей совести. Готов к этому?

– Я уверен, что там ждут помощи. И думаю, на моей совести будет куда больше жизней, если туда никто не пойдет. Если я не сумею убедить, что пойти туда – правильно. Если есть хоть малейший шанс, что там спасшиеся, мы должны им помочь.

– Ладно, считай, что убедил. Посмотрим, что там. Как только стёганки высохнут, будет прогулка в магазин, в аптеку, к стоматологам, и на закуску – по давно заброшенным заводским территориям. Хотя, возможно, что-то там ещё функционировало. Кстати, у нас в медпункте кроме тебя есть врачи?

– Есть, женщина-хирург и девушка-ветфельдшер, которая взяла на себя обязанности терапевта.

– Ветеринар. Это хорошо, будет кому тех же собачек посмотреть в случае чего, да и коз с овцами. Ладно, потом зайду. Есть у меня пара вопросов к врачам.

Сарвар широко улыбнулся, кивнул, и направился в сторону второго зала, который ему нужно было миновать, чтобы дойти до своего рабочего места и продолжить вместе с одним из техников изобретать бормашину. Даже спасибо не сказал за согласие изменить маршрут, идеалист хренов. Я постоял еще минуту, борясь с желанием отдохнуть, потом сказал через полог Алесе, что сейчас вернусь, и отправился искать своих бойцов. Обнаружились они в одной из уборных, которых было в бомбоубежище четыре, по пять ватерклозетов в каждом. Небольшие по размерам, санузлы располагались по два, объединяемые тамбурами с умывальниками, и одна пара была отдана мужчинам, курящим и некурящим, а вторая – дамам, с таким же разделением. Вот как раз в мужской курилке бравые рейдеры и дымили, да так, что вентиляция еле справлялась.

Я оглядел своих соратников. Тридцатилетний Костя, Констатнтин Мельник, широкоплечий блондин с тонким прямым носом, как всегда гладко выбритый. Широколицый кореец Матвей Кан, которому на днях стукнуло двадцать шесть, жилистый и очень гибкий. Добродушный Бахром Ниязов, в начале года отметивший свою четверть века, очень полный и при этом обладающий огромной силой увалень. Самый молодой из всех, атлетически сложенный Арсен Оганесян, гордящийся своими точёными чертами лица и аккуратными тонкими усиками, двадцатидвухлетний любитель женщин и хорошего вина. Все они сейчас уныло разглядывали кафельный пол. Впрочем, не все, Арсен просто курил, следя за поднимающимися к потолку завихрениями дыма, и лицо его было почти безмятежным.

– Сэры, мэры, пэры, – процитировал я отрывок из песенки, звучавшей в мультфильме «Остров сокровищ», – знайте чувство меры.

– Напиться бы, – вздохнул Костя, и поморщился, видимо вспомнил бойню возле пивной. – Я ведь убивал. Никогда не думал, что придется это делать. Как мясник большим ножом туши, так и я этих бедолаг разделывал. И ты, Север, кстати, тоже. И после этого ты такой спокойный, даже весёлый.

– Хочешь знать, почему я не бьюсь в истерике? Я спокоен, прежде всего, потому, что я сдержал слово, данное жене, и вернулся целым. И если для этого нужно было убивать – что ж, значит се ля ви. И напомню. Мы все в той или иной степени связаны с историческим фехтованием. А это, если кто забыл, полноконтактные бои, когда бьют сильно, чтобы противник упал. Да, для этого используются тупые мечи, чтобы он потом всё-таки поднялся, или чтобы ему помогли встать, но сейчас другая ситуация. Мы били в полную силу, противники тоже. Они упали и не поднялись, и если они не были экипированы должным образом – это их беда, а не наша. Всё как на ристалище.

Я замолчал и с тоской втянул через ноздри клубящийся в помещении сигаретный дым. В этот момент, после эмоционального всплеска, чувствовалось некоторое сожаление о том, что бросил курить, хотя больше десяти лет прекрасно обходился без табака.

– И знаете, мужики, для меня куда большим потрясением стали трупы женщин и детей, чем гибель от моей секиры двух алкоголиков. Когда вокруг сотни разлагающихся тел, среди которых были и младенцы, и юные красивые девушки… На этом фоне убийство бандита уже не кажется страшным поступком. Когда рухнул весь мир, когда военные угробили миллионы ни в чём неповинных людей, кто осудит нас за причастность к смерти нескольких оскотинившихся недочеловеков? Главное – оставаться честными с собой, сохранять определенные моральные принципы, не превращаться в убийц, а лишь защищать себя и свою семью.

– А я так скажу, – Арсен помусолил сигарету, ещё разок затянулся и бросил в унитаз. – Я тогда настолько одурел от жары и тяжести экипировки, что мне было всё равно, убью я этих уродов или только покалечу. Да и сейчас не особо терзаюсь, поскольку уже поздно ужасаться, когда столько времени прошло, а первого впечатления почти не было, или было, но я из-за жары просто этого не понял. В общем, в нас проснулось чувство самосохранения, которое отодвинуло моральные приоритеты, благодаря чему мы сейчас и живы, а те больные выродки – нет.