– - Да. Но какой танк, товарищ сержант? Видите -- ширина гусениц какая!

Около метра. Таких я еще ни разу не видел...

Шахаев поднял на Уварова глаза и внимательно посмотрел на него.

– - Значит, новые появились? Прав был наш генерал, когда говорил об

этом.

– - Конечно,-- убежденно подтвердил Уваров.

"Умен",-- мелькнуло в голове сержанта. Он нагнулся еще раз и,

растопырив пальцы, смерил ширину гусениц. Записал в блокнот. Затем срисовал

отпечаток траков"

Подошел Сенька.

– - Над чем это вы колдуете?

Ему показали необычный след.

"Эх, чертяка!.." -- и Семен тихонько свистнул.

– - А теперь обойдите вокруг: нет ли тут поблизости немцев,-- приказал

Шахаев Сеньке и Якову.

Минут через двадцать они вернулись и доложили сержанту, что никого не

обнаружили.

– - В таком случае -- отдыхать!
– - распорядился Шахаев.

Бойцы расположились на поляне. Только Аким не отдыхал: по заданию

сержанта он пошел в разведку.

Ванин прилег рядом с Уваровым.

– - Забыл тебе сказать, Яша, вчера утром сапер Пчелинцев прибегал из

вашего батальона. Тебя спрашивал. Вы что с ним, дружки?

Скупая улыбка тронула плотно сжатые губы Уварова.

– - Дружки.

– - Он за письмами на почту не ходит, случаем?
– - неожиданно спросил

Ванин, сузившимися кошачьими глазами взглянув на Уварова.

– - Ходил раньше. А сейчас как будто нет. А что?

– - Ничего. Так просто...-- Ванин нахмурился.-- И давно вы с ним

встретились?

– - Еще в сорок втором.

– - Каким же образом? Интересно.

– - Самым обыкновенным.

Уваров говорил правду. Знакомство его с Васей Пчелинцевым произошло при

обстоятельствах, какие часто бывают на войне.

Было это в августе 1942 года. Отходили от Дона. Шли по безлюдной,

голодной Сальской степи, с ее обожженными лысинами скифских курганов.

Гонимые ветром-суховеeм, мчались по ней серые шары перекати-поля. Тускло

поблескивали каски под прямыми лучами разморенного жарой и будто

остановившегося солнца. Степь... Едкая гарь над опаленными станицами. В

душном воздухе -- постылый свист чужих моторов. Впереди шли разведчики, за

ними -- стрелки, потом -- саперы и, наконец, позади всех, немного приотстав,

шагал маленький бронебойщик. Тяжелое длинное ружье лежало на плечe бойца. И

что-то скорбно-торжественное было в его медленном и упрямом передвижении,

будто нес он не ружье, а раненого товарища... По щекам солдата катились

грязные ручейки пота, под обожженной солнцем кожей туго шевелились желваки.

В глазах скрытое ожесточение. Его напарник был убит при переправе через Дон.

И вот теперь маленький боец нес один тяжелую бронебойку. Иногда он испытывал

минуты тупого отчаяния, хотелось плюнуть на все и, зажмурив глаза, идти куда

угодно, хоть на край света. Но в то же время его удерживало что-то такое,

что заставляло собирать последние силы и шагать, шагать в колонне, под

палящим солнцем, под бомбежками... Временами бронебойщик впадал в забытье, и

тогда ему казалось, что сзади него по-прежнему трусит озорной, неунывающий

напарник со своим невозмутимым курносым лицом и помогает нести

противотанковое ружье. Но минуты забытья проходили, и огромная тяжесть вновь

давила на ноющее плечо. Лицо маленького бойца вновь принимало озлобленное

выражение. Глаза его, красные от бессонных ночей и от въедливой горячей

пыли, бездумно смотрели на широкую и мокрую спину шагавшего впереди сапера,

обвешанного с боков шанцевым инструментом. Сапер шел ровно, уверенно ступая

на землю своими короткими и, по-видимому, очень сильными ногами. Вдруг сапер

запел:

Так вспомним, товарищ,

Как вместе сражались,

Как нас обнимала гроза...

Пение не изменяло угрюмого выражения его лица. И просто непонятно было,

почему из его груди глухим, придавленным стоном вырываются слова:

Когда нам обоим

Сквозь дым улыбались

Ее голубые глаза.

Никто из бойцов не подхватил песни: то ли оттого, что она была уж очень

некстати, то ли просто потому, что у изнуренных походами людей не хватало