Русские идут сюда, чтобы взять у вас ваши земли, ваших жен и дочерей.--

Лейтенант почувствовал, что голос его начинает дрожать, и поскорее закончил:

– - За спасение вашей земли, наших очагов, господа!..

Толпа, до этого упорно молчавшая, вдруг загудела. Почувствовав, что

крестьяне, по крайней мере большая их часть, поверили его словам, боярин

прокричал еще громче:

– - Русские не пройдут по нашей земле!

Штенберг ожидал, что эти слова вызовут волну патриотических возгласов,

но крестьяне молча начали расходиться по домам. Площадь быстро опустела.

Гарманешти погрузилось в тяжкую и долгую тишину. Только слышно было, как

по-весеннему бодро ревел, клокотал под опорами моста водяной поток.

"Что же это такое? А?.. Что же случилось?.." -- уныло спрашивал себя

молодой боярин, подъезжая к своей усадьбе. У ворот он опять увидел Василику.

Щеки девушки горели. Василика пристраивала у себя на груди подснежник.

Наверное, она только что вернулась из леса. Большие черные глаза и все лицо

ее были облиты светлой радостью. И лейтенанту почему-то захотелось согнать с

ее лица эту радость. "Чему она все улыбается?" -- подумал он с досадой,

быстро соображая, что бы сказать ей. Неожиданно вспомнил о ее любимом. "Не

eго ли она поджидает? Не зря же ходят слухи, что Георге Бокулей служит

русским.

– - Василика! громко, с наигранной веселостью окликнул он девушку.

– - Что, мой господин?
– - Василика опустила ресницы.

– - Василика, ты слышала что-нибудь о Георге?

– - Нет, мой господин!
– - Девушка испуганными и вместе с тем полными

надежд и ожидания глазами посмотрела в красивое лицо молодого боярина.

И он торопливо, боясь, что уже через минуту может не решиться на это,

бросил:

– - Русские убили его.

Альберт хотел быстро пройти в дом, но широко раскрытые черные глаза

Василики остановили его.

– - Вы... вы... это неправда!..

Он быстро взял ее за плечи.

– - Да, да. Я еще раз проверю. Наверное, это неправда. Успокойся,

Василика. Сейчас столько слухов, им верить нельзя. Бедная Румыния!
– -

Штенберг ощутил, как что-то холодное поползло в самую его душу. И теперь ему

вдруг стали до ужаса понятными эти два слова, оброненные королевой после

похорон старого боярина: "Бедная Румыния!" "Когда же началось все это?" --

мысленно спрашивал он себя, не зная еще точно, что следует разуметь под

неопределенным словом "это".

– - Успокойся же, Василика! Жив, наверное, твой Георге. Перестань

реветь!
– - прикрикнул он на девушку.

Над усадьбой вновь пролетели, только в обратном направлении, два

советских самолета.

2

– - Ну, господин генерал, вам-то грешно сетовать на свою судьбу. Ваш

корпус расположился ничуть не хуже, чем в королевском дворце. Вы только

подумайте: господствующие высоты и триста пятьдесят дотов! Железная,

несокрушимая стена от Пашкан до самых Ясс. Если русским и удастся вступить

на территорию нашей страны, то здесь, у этих твердынь, они найдут свою

могилу. Заметьте, генерал: русским еще ни разу не приходилось иметь дело с

дотами...

Так говорил, обращаясь к Рупеску, представитель верховного командования

при Первом румынском королевском корпусе полковник Раковичану. Младший по

званию, Раковичану разговаривал с Рупеску снисходительно-покровительственным

тоном, каким обычно разговаривают в подобных случаях представители

вышестоящих штабов. Он посмотрел в хмурое лицо Рупеску, склонившегося над

картой, и улыбнулся:

– - Что же вы молчите, господин командующий?

– - Я думаю, полковник, что вы не слишком сильны в военной истории.

Иначе вы бы вспомнили Измаил, Плевну, Галац. Да что говорить о тех давних

временах! Вам пришлось бы вспомнить линию Маннергейма.

Раковичану расхохотался:

– - Это вы правильно подметили, генерал. В истории военного искусства я

действительно профан. Как вы знаете, мои познания простираются совершенно в

иной области... Однако надо же признать, господин командующий, что ваши