Шрифт:
И дождались, и он принял их поклоны, не зная ещё, зачем они пришли к нему, но как только узнал… О, это было даже потешно поначалу, но сейчас, при воспоминании о том, что Иван сделал с этими благообразными мужиками, у Васьки даже дыхание сбилось, когда он представил, как это страшно, когда на лице маленьким костром вспыхивает борода!
…Старосты не успели прочитать свой список: взгляд Ивана, вонзившийся в них, должно быть, заставил их вспомнить всю свою прошедшую жизнь, как перед смертью, потому что стояли они перед ним живыми мертвецами, не способными даже упасть на колени с последней мольбой о пощаде.
На княжеском подворье пылал костёр — от этого костра Иван и повелел Ваське принести головню и принялся поджигать ею мужичьи бороды — безжалостно, с мстительной радостью, будто истопник, разжигающий печь.
С тем и уехал из Старицы, расхохотавшись от вида обезображенных мужичьих лиц. Князь Владимир провожал его за город. Ехал князь верхом, позади царских саней… Черно было на душе у князя, черно было его лицо, будто тоже опалённое Ивановой злобой. Версты через три простились… Иван даже не вылез из саней, не обнял Владимира, только выдавил из себя:
— Прощай, братец… Здоров будь! Да нас, грешных, не забывай, и мы уж про тебя не забудем.
Владимир неожиданно опустился перед ним на колени — прямо в снег, тихо и горько, глядя неотрывно в глаза Ивана, как нечасто решался смотреть, сказал:
— Прощай, государь! Доброй дороги тебе… Пусть хранит нас Бог!
Иван тяжело сопнул; махнул рукой — сани помчались, а Владимир ещё долго не поднимался с колен, измученно глядя им вслед.
2
В Клину, на ямском подворье, полуночную тройку не поторопились встретить. Дверь ямской избы была заперта, над крыльцом не горел фонарь… Темень. Покой.
Васька схватил валявшийся около крыльца обломок шкворня, кинулся к двери — яростный грохот покатился в сени.
— Отворяй! — рычал Васька. — Отворяй! Почивают, выпоротки! [164] Государь у них пред крыльцом, а они зады на лавках тешут. Отворяй! — лупил Васька шкворнем в гулкую дверь.
164
Выпоротки — недоноски (бранное слово).
— Погодь ужо, я табе вдарю! — зарокотал в сенях грозный голос. — Бей… бей… бей!.. — в лад Васькиным ударам подзадоривал голос. — Ужо выйду, я табе вдарю — до задницы располю [165] .
— Отворяй, пёс! — вскипает Васька, задетый такой непочтительностью. — Государь пред крыльцом!
— Какой ещё такой государь? — Дверь отворяется. — А буде, сам Господь Бог?
Из темноты сеней вышаркивает громадный мужичина с лицом Каина, цапает Ваську за грудки, подтаскивает к себе…
165
Располоть — расколоть, развалить надвое.
— Нешто государева указа не ведаешь, ерепён?! — рокочет мужик. — Ночью не велено на постояниях службу справлять.
Васька ударяет его в грудь обломком шкворня, вырывается, злобно шипит:
— Государь пред крыльцом!.. Голова с тебя вон, быдло безмозглое! — Васька всаживает в раззявившийся рот мужика свой кулак, зловещим шёпотом начинает материться.
Такое доказательство убеждает мужика. Сплюнув кровь, он крикнул через сени в избу:
— Фронька, неси огонь!
Пришла с фонарём девка — в белой посконной рубахе до пят, поверх рубахи — разодранный тулуп, по тулупу — на грудь и на спину — кинуты две полузаплетённые косы. Подала мужику фонарь — под рубахой легко колыхнулись груди.
Васька увидел девку и сник от похотливой оторопи. Нижняя губа его лакомо выпнулась, глаза обмякло сползли с девичьего лица — туда, где под рубахой острились соски её молодых грудей.
— Жена? — спросил Васька мужика.
Мужик не ответил — пошёл с фонарём к саням, подойдя, приткнул его к козырю, пристально всмотрелся в лежащего Ивана.
Иван вдруг поднялся, приблизил своё лицо к свету, глухо спросил:
— Неужто не ведаешь ты лик государя своего?
— Нет, не ведаю… государь!
— Почто же… государем меня зовёшь?
Мужик опустился на колени, тихо, благоговейно прошептал:
— Потеперь ведаю, государь…
— А как не государь я?.. — испытывающе прищурился Иван.
— Государь! — непоколебимо, ещё с большим благоговением прошептал мужик. — Таковым ты и должон быть! В иного бы я не поверил!
Напряжённые глаза Ивана дрогнули, острый взгляд надломился — он опустил глаза…
— Спаси тебя Бог, мужик… Порадовал ты меня. Не забуду я сей ночи: смерть мне чудилась… Разумеешь, смерть! И мнилось, что никчёмен я и недостоин места своего… Врагов своих устрашился! У тебя есть враги? — неожиданно спросил он.