Шрифт:
Лишь стемнело, прискакал к Морозову гонец. Русское войско было в трёх вёрстах от города. Морозов тотчас приказал пушкарям кончать пальбу, пищальников увёл из-под стен, притушил костры…
Ночь сулилась быть тёмной. Скрюченная от стужи луна медленно вползла на холодную чернь неба, недолго помельтешила в сгущающихся облаках, обложивших к заходу солнца большую часть неба, и спряталась за их плотной завесой. С темнотой пришла тишина — тяжёлая, неразрушимая, не поддающаяся никаким звукам. Чем больше прорывалось их, тем плотней становилась тишина: она словно боролась с ними, отвоёвывая себе хотя бы ночь.
Черной громадной глыбищей высился в темноте Полоцк — беззвучный, затаившийся, как какой-то страшный и грозный зверь, настороженно стерегущий свои владения.
Русский стан тоже затаился, только кое-где сквозь темень просвечивались, как прорехи, тусклые пятна костров, нарочно поддерживаемые, чтобы их видели литовцы и знали бы, что русские не ушли от города. Как раз это и должно было заставить их спать спокойно. Они непременно знали уже о подошедшем к ним на подмогу войске и готовились поутру отплатить русским за их дерзость.
Воевода Морозов отослал гонца назад к царю, велев передать, что литвина он стережёт крепко и войску можно спокойно подступать к городу.
В стане стали ждать подхода главного войска. Морозов разослал ко всем воротным башням конные дозоры — следить, чтобы из города не вылезли литовские лазутчики и не пронюхали бы о подходе больших русских полков. Оболенскому велел быть начеку, дабы не прозевать приезд царя, а сам поехал на похороны своих ратников.
Нынче у Морозова погибло пятеро. Немного. Порадовался бы воевода этому, да разве на похоронах радуются?!
Саженей за сто до могилы, вырытой в поле, за станом, Морозов спешился и эти сто саженей прошёл пешком. У могилы понуро стояло десятка два ратников да с десяток посошных, которые рыли могилу и должны были её закапывать. В неярком свете небольшого костра тускло поблескивали свежим тёсом пять грубых, тяжёлых гробов. Морозов остановился перед ближним, снял шлем…
— Со святыми упокой, Христе, душу раба твоего!.. — дрожащим от холода голосом пропел полковой поп, заканчивая короткий молебен, размашисто осенил все гробы крестом и быстро спрятал руки в меховые варежки.
Посошники принялись заколачивать гробы. Кто-то тоскливо и зло сказал:
— Как жить ни тошно, а помирать тошней. Живот один токмо Бог даёт, а отымат его всяк гад!
— Сё верноть, — ещё тоскливей, со вздохом поддержал его другой. — Жисть надокучила, а и со смертью не обыкнешься.
— Эка затянули! — обозлился один из заколачивающих гробы посошников. — Како бабы! Не на живот рожаемся — на смерть!
— На смерть-то на смерть, да кажный норовит подоле с ней не стыкаться.
— Норовит! — с прежней злостью сказал всё тот же посошник. — А судьба, она идеже? Она, что ль, в хлеву у тя на ужах привязана? Она в кажный час на загривке сидит. Кого поторопней с ней стакнет, а кого намурыжит — сам кликать её починает!
— На войне смерть хороша — расплохом берёт, — спокойно и рассудительно сказал ещё кто-то. — Пошто кручиниться, что сгинул в поле? Паче в поле, неже в бабьем подоле!
— Ин доброе слово речено, — вымолвил поп. — И по-мужецки, и по-ратницки! И воеводскому слуху селико приямо! Смерть на поле брани освящена Богом, дети мои! Врата рая отверсты погиблым!
Когда поднесли крышку к последнему гробу, около которого стоял Морозов, воевода, до сих пор неотрывно смотревший в темноту, заглянул в гроб и узнал Тишку, убитого утром на его глазах. «Про мня вся Расея ведает», — вспомнил он его добродушную похвальбу и тихо сказал:
— Пухом тебе земля, Тихон.
После погребения погибших Морозов вернулся в свой стан. В его шатре вместе с Оболенским сидел царь.
Морозов растерялся от неожиданности: Ивана он ждал, но не думал, что тот завернёт к нему в шатёр.
Иван терпеливо переждал его растерянность, мягко, шутливо сказал:
— Без спросу забрался к тебе, воевода… Не изгонишь? Мой-то шатёр в коше [96] . Покуда довезут да покуда раскинут!.. Сам ведаешь, каки у меня расторопники!
96
Кош — личный обоз царя, князя, воеводы.
— Честь мне за что такая, государь? — взволнованно вымолвил Морозов.
— Ему говоришь, от мороза сховаться негде, — опять пошутливо сказал Иван, — а он тебе про честь! Ну-к, приди в себя, воевода! Что ты предо мной, как пред красной девицей. Ратных прятал? Сколь их у тебя?
— Пятеро, государь…
— Ну, невелик счёт. Гораздо ты поуправился! Мне Оболенский про всё уж поведал… Доволен я тобой, воевода. — Иван снял с пальца перстень, протянул Морозову: — Вот тебе за усердие и за смелое дело. С яхонтом он… И не благодари — не по блажи даю! Доволен тобой! Заслужил! Другому б не дал!