Отдохнув, начинали снова. Матерились, скрежетали зубами. И били, били измотанную лошадь. Мужик заплакал, когда в снежной замяти выяснились вдруг сбившиеся табором сани. Знал по опыту: направляющийся в город обоз, опасаясь быть разорванным метелью, станет здесь на ночёвку. Вон, и костры уже дымят, люди снуют. Повезло, кажется.

– Поди, поищи хлеба, и выпить чего, - сунул деньги вознице офицер, - Согреемся и дальше двинемся.

Однако возок больше с места не стронулся. Поджидая ушедшего искать провизию извозчика, господин из "Ямской", имени которого мы так и не узнали, устало забылся в ознобной дремоте. Ему не позволили воспользоваться оружием, на которое он, в общем-то, всегда рассчитывал. Навалились сразу двое - ражие, тяжелые. Прижали, запрокинули голову. Свинцовые пальцы обхватили шею и не отпустили нужное время. Тело вытянули для удобства из возка, раздели до исподнего, оттащили в темень и быстро прикидали снегом. У дальнего костра долго ругались, деля найденное в карманах убитого. Потом пили водку и слезили песню о тяжёлой ямщицкой доле.

* * *

Ночь. Уснувшая улочка. Земская больница. В ней - чистенькая комната. А в комнате застиранные занавески на окне, стеклянный шкаф с пробирками и микстурами, деревянная, скоблёная до желтизны, тахта у стены. Нечищеные, сбитые сапоги городового в растёкшейся под ними луже приковывали внимание заспанного санитара: "Бог с вами, Ларион Ульяныч, какой оборванец! Мне порядочных людей велено в коридоре укладывать, а вы всё это, тряпьё какое-то подзаборное свозите. Куды девать-то его?"

– Положено, Тараканов, смирись, - брякнул шашку на тахту служивый, - Который уж год лодырем здесь сидишь, а всё не раскорячишься башкой своей, что начальство строго требует осматривать таких и доклад представлять. Вдруг беглый он, а может и хуже ещё кто. Эй, вы там, заноси.

Дворники, не очень церемонясь - за руки - за ноги - втащили босого стонущего человека.

– Вишь, как обделали бедолагу. Замерзал под трактиром. Шевелись, Тараканов, лампу ближе давай, а ты лицо ему от волосьев освободи, - бася, склонился над босяком урядник, - О, да это ж Васька татарин, извозом у "Ямской" промышляет. Знаю я такого. А ну, вывёртывай его из лохмотьев, всё, что найдёшь, сюды складывай. Что это?
– удивился, - Деньги? Ну-ка, пошли отседова, - махнул дворникам. Подумав, вышел следом, - Не болтать!
– зыркнул свирепо, - Понадобитесь, призову.

Санитар задрожавшими вдруг руками разглаживал листы купюр: "Сто десять, Ларион Ульяныч, откель столько?"

– Давай сюды, разберёмся.

Тараканов, передавая деньги, зашептал просяще: "Ларион Ульяныч, а может того, разделим не поровну. Могилой молчать буду".

– Знаю я тебя, худоротый, тут же к лавке припустишь. А где водка, там язык, что бабий ухват в печи грохочет. Осмотри Ваську и смажь его, чем есть.

Городовой присел к столу и зашелестел купюрами. Санитар сделал ещё одну попытку: "Десять рублёв всего, Ларион Ульяныч, за Христа ради прошу!" Полицейский одёрнул его взглядом: "Начальству сообщать надобно. Тут недавно артельщика Маругина с убивством ограбили. Не оттуда ли денежки, а, Тараканов?"

Зря не поделился Ларион Ульяныч. Ну, дал бы больничному прощелыге пяток целковых - много ли, если подумать?
– тот после недельного загула и не вспомнил бы, откуда богатство такое на него свалилось. А сейчас - высокий кабинет, сухое лицо ротмистра. Судом пахнет. Эк, неладно-то.

– Деньги, Громыхайло, меня мало интересуют, не тряситесь. Их вы обязуетесь вернуть в казну до копеечки, не правда ли?
– Мазепа ногтем мизинца приоткрыл одну из лежащих на столе папок, - Сколько там у нас изъято у пострадальца в действительности? Ага, сто десять рублей. Вы же указали в донесении только десять. Браво!

– Бес попутал, ваше высокоблагородие, заступитесь!

– Верю, голубчик, истинно верю, - Иринарх Гаврилович был в прекрасном расположении духа, издевательски иронизировал, - Санитар показал, что предлагал вам скрыть найденное у несчастного, но вы остались тверды в отправлении своих обязанностей. Благодарю за службу!

– Рад стараться!
– рявкнул городовой.

" Боже, какое ничтожество, с кем приходится иметь дело", - выругался про себя Мазепа и нажал кнопку звонка.

Вошёл инспектор охранного отделения Щекутьев.

– Что возница?
– спросил его ротмистр.

– Плох, Иринарх Гаврилович, распух, говорить не может.

– Скверно. А что дал розыск в трактире?

– А что он может дать? Простите. То есть, я хотел сказать: вы сами знаете, какая там публика собирается. Если что случается, сразу и слух, и зрение теряет. Некий Сила Луков вспомнил, правда, что видел вчера, кажется, Ваську татарина в кабаке, но зачем тот босым в сугроб полез, и куда его лошадь девалась, он по причине чёрного запоя отвечать не может.

– Вы Лукова этого разомните хорошенько и в тёмной подержите, может и вспомнит чего. Деньги у извозчика большие оказались. Быть того не может, чтобы это не удивило никого. И "Ямскую" проверьте. Этот Васька там, кажется, клиентов подбирал.

Щекутьев вышел, а Мазепа подошёл к Громыхайло: "Вот что, болезный. Будешь татарина с ложечки кормить, носить на руках будешь, пока не узнаешь, откуда у него деньги такие взялись". Городовой порозовел: пронесло, вроде. Вытянулся: "Не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие, выпытаю!"