— Здорово, мужичок с ноготок! — окликнул меня как-то Кузнецов.

— Привет, памятник.

— Ну и как тут у вас? — обозрел окрестности Поликарпыч.

— Буфет закрыли, — вздохнул я. — А так все нормально.

— Строишься?

— Помаленьку.

— Я пока погожу.

Кузнецов, как и подобает памятнику, величественно направился в сторону станции.

Я действительно затеял строительство. Точнее, меня в него втянул сосед снизу Юрий Васильев, который вселился вместо Стекловского.

— У тебя деньги есть? — при первой же встрече спросил меня Юрий.

— Нет, — сказал я.

— Тогда начинаем стройку.

— Какую стройку? — оторопел я.

— А вон фундамент, — кивнул Васильев. — Раз есть фундамент, будет и пристройка.

Бобенко против этой стройки не возражал.

— Если делать нечего — стройтесь, — сказал он, подписывая заявление. — Все, что вы построите, по договору будет принадлежать Литфонду.

— Места мало, — попытался я оправдаться. — Там ведь комнатки маленькие.

— А зачем вам большие? — хмыкнул Бобенко. — Откуда, кстати, деньги? Издаешься много?

— Нет денег, — крякнул я.

— Тогда только строиться, — побарабанил пальцами по столу Бобенко. — Когда у государства нет денег, оно тоже начинает все подряд ломать.

Спокойная жизнь у меня закончилась. Я разгружал машины с кирпичом и листовым железом, вывозил на тачке мусор, ездил по строительным рынкам за вагонкой.

— Ничего, — подбадривал меня Васильев. — Я подгоню казаков из станицы, они нам отопление проведут.

Юрий Петрович в прошлом был начальником геолого-разведывательной партии в Якутии, и для него стройка была родной стихией. Точнее, бардак, царящий на стройке.

— Как-то мы тянули дорогу на прииск, — вспоминал он. — Все идет по плану: валим лес, ровняем, насыпаем. И вдруг речка. Как через нее переправиться?

— Построить мост, — пожал я плечами.

— Так у меня одних бульдозеров штук десять! — захохотал Юрий Петрович. — Засыпали речку и пошли дальше.

Мне подобные методы строительства не нравились.

— Вот потому у нас и разруха, — сказал я.

— Зато без денег, — похлопал он меня по плечу. — Знаешь, какие самые лучшие женщины?

— Француженки, — предположил я.

— Якутки! До сих пор снятся.

— А что там такого особенного? Разрез не вдоль, а поперек?

— Разрез у всех одинаковый, — сладко зажмурился Юрий Петрович. — Не ты ее гладишь, а она тебя. Облизывает, и в буквальном смысле слова. Все для тебя сделает.

Я якуток видел только по телевизору, поэтому промолчал.

— А знаешь, какие у меня были самые лучшие минуты в жизни?

— В чуме с якуткой, — усмехнулся я.

— С оленем.

Юрий Петрович подтянул штаны. Они у него всегда сползали, даже те, что с ремнем.

— Пошел я однажды со своим замом на охоту…

Рассказывая, Юрий Петрович всегда что-то делал. Сейчас он выгружал из «газели» книги, и я, чтобы ничего не пропустить, вынужден был сновать за ним, как нитка за иголкой.

— Взяли с собой пять литров спирта…

— Зачем так много? — перебил я его.

— А вдруг заблудимся? Взяли, значит, спирт, спальники и пошли. И возле речки завалили оленя.

— Дикого? — снова перебил я его.

— Там этих оленей!.. — махнул рукой Юрий Петрович. — И вот мы развели костер, легли рядом с оленем. И пока не выпили весь спирт и не съели оленя, не встали.

— Это сколько ж вы лежали? — поразился я.

— Дня три. А может, пять. Там ведь дни не считаешь.

— Почему?

— Вечная мерзлота, — посмотрел сквозь меня Васильев. — Какой-нибудь чукча проезжает, мы и его угостим.

— Якуток не было?

— Там они не нужны. Спирт, олень и закат. Или восход. Вечная жизнь в вечной мерзлоте!

«Настоящий сказочник, — посмотрел я в спину Юрию Петровичу. — Ни разу не сбился».

— А якутки там проезжали, — остановился Васильев. — Одна совсем старая. Села рядом, выпила, закурила. «Знаешь, — спрашивает, — почему нас медведь не трогает?» — «Почему?» — «Он подошел, я села и малицу на голову задрала. Медведь нюх-нюх. «Ф-фу!» — говорит и ушел».

Юрий Петрович расхохотался. Я тоже засмеялся.