— Взгляни на этого отрока, господин, — дед Миливое Жаркович повернулся к Вуку и взмахом руки подозвал его к себе. — Разве дашь ты ему десять лет? Взгляни, какой он сильный и не по годам развит и сообразителен. Я научил его также без промаха стрелять из лука и рубить мечом с плеча и правой и левой рукой, в чем ты можешь легко убедится. Но разве не юнак-богатырь стоит перед тобой?

Милош спрыгнул с коня, отдав поводья Юраю. Прошелся вокруг Вука, прочно стоявшего на земле, широко, по-мужски расставив ноги, перебросив через плечо лук и прижимая сбоку набитый стрелами колчан.

— Он с двадцати шагов попадает стрелою в яблоко, одним ударом может перерубить толстое полено, — продолжал нахваливать внука старик.

В этот момент Милоша окликнул Юрай.

— Господин, глянь-ка на небо.

Милош задрал голову вверх. Там летела стая уток.

Вук понял намек без слов. Еще только собирался Милош предложить мальчишке продемонстрировать свое умение, а Вук уже снял с плеча лук, вынул из колчана длинную стрелу, натянул тетиву, прицелился. Пораженная насмерть утка упала на землю под одобрительные возгласы увидевших это дружинников. Милош цокнул от удовольствия языком и обратился к Миливое:

— И чего же ты хочешь, старик?

— Родителей Вучка зарубили османы шесть лет назад. С тех пор живет он со мной. Но я стал слишком стар, чую, что приходит время помирать. Прошу тебя, господин, не дай погибнуть молодой душе, пригрей его у себя. Он будет лет через пять-шесть тебе хорошим конюшим и оруженосцем, преданным слугой. Ты ведь уже только что видел его в деле. Не дай юнаку погибнуть, господин.

Милош Обилии еще раз оценивающе, с ног до головы, осмотрел Вука.

— Хорошо, старик, оставляй своего юнака у меня. Я из него настоящего богатыря сделаю.

Тут же, подойдя к Вуку он похлопал его по плечу.

— Молодец. А утку подбери. Свой обед ты заработал честно.

Милош собрался было уходить, но Вук тронул его за руку.

— Без деда я у тебя не останусь.

— Неужели ты думаешь, что я велю вытолкать старика взашей? — улыбнулся Обилич.

8 сентября 1380 года за тысячи километров от сербских земель произошло событие, эхом на белом коне промчавшееся по всей Европе и еще раз заставившее вспомнить, что на восточных рубежах ее живет, борется и не желает никому покоряться огромное государство, поглотившее некогда своей безграничностью несметные орды хана Бату, грозившего превратить Европу в свою пленницу и данницу. В этот день на Руси, на поле Куликовом, расположенном в самом устье речки Непрядвы, московский князь Дмитрий Иванович, прямой потомок великого Александра Невского, наголову разгромил бесчисленные полчища бывшего татарского темника, а ныне великого хана Большой Орды Мамая.

Не без оснований надеялся хан Мамай на свою победу. Москва перестала к этому времени покорно слушаться распоряжений Орды, и поставить ее на колени мог только новый разгром. Но Мамай понимал, что в одиночку расправиться с Москвой ему будет нынче очень трудно. И он пошел на решительный дипломатический шаг — заключил военный союз с Литвой для совместного выступления на Москву. Кроме того, татарский хан рассчитывал и на поддержку рязанского князя Олега Ивановича, который пытался путем сговора с ханом спасти Рязанскую землю от нового разорения. Да к тому же он был недоволен усилением своего соперника — московского князя. А под рукой у князя Дмитрия Ивановича было всего сто пятьдесят тысяч войска, и главным оружием его ратникам служили рогатины, дубины, топоры. Но слава князю и объединившемуся под его рукой народу русскому, вышедшим победителями в этой битве! Так история еще раз доказала, что единому народу, не обремененному раздорами и междоусобицами и распрями, никакой враг не страшен.

Последние дни октября были на Святой горе удивительно теплыми и сухими. Время в этой тихой обители святых отцов текло размеренно и чинно. Посты и празднества соблюдались неуклонно. Но с недавних пор над Хилендарским монастырем опустилась особая тишина — старец Исайя готовился отойти в мир иной. Уже много недель не появлялся он на людях, молча страдая в своей узкой темной келье, почти не принимая пищи. Никому, даже приближенной к нему некогда братии, тревожить его было не велено. И все же старец Лука решился войти к Исайе. Очень уж важным было его известие.

— Господи, спаси и продли живот верного раба твоего Исайи. — Войдя в келью Лука перекрестился.

— Никак случилось чего, Лукашка, важного? — догадался Исайя, повернув к вошедшему лицо.

— Не гневись, Исайя, что потревожил твое смирение. Радость пришла на Афон. В русский монастырь Святого Пантелеймона, где и тебе довелось послужить Господу Богу нашему, монахи-московиты прибыли с вестью радостной — русичи в Московии татар посекли.

— Неужто правда? — старческий хрипловатый голос Исайи прозвучал сильнее, нежели при входе Луки. — Ну-ка, Лукашка, помоги-ка мне присесть да расскажи, что стряслось-то в Московии.

Лука, словно пушинку, приподнял легкое тело Исайи и усадил его, подложив под спину набитую сеном подушку.

— Я-то не боле твоего знаю, — ответил после этого Лука. — А вот, коли дозволишь, призову к тебе сих русичей, они и поведают обо всем.

— Зови, зови, — закивал головой Исайя. — По такому случаю и хлебушка Господнего откушать не грех. Зови, Лукашка.

И вот уже в келье старца оказались два русоволосых и русобородых, полных жизни и силы русских монаха. У входа пав на колени, они поцеловали земляной пол, перекрестились, затем бросились к старцу и от души облобызались с ним.