Дмитрий Михайлович зело подосадовал, что накануне поддался на уговоры лукавого боярина и ныне, в предрассветную рань, послал ему в подкрепление пять отборных дворянских сотен. Но что жалеть о том, чего не воротишь? «Коли совести не лишён боярин, не оставит, чай, без подмоги, сам сулил», — постарался утешить себя князь и тут же велел сигнальщикам поднимать войско.

Оглушающим громом ударил воеводский набат. Дробно и трескуче отозвались полковые. И сразу же позади со стен осаждённого Кремля грянули пушки, через головы ополченцев давая знак Ходкевичу о боевой готовности гарнизона.

Брызнувшие золотой россыпью первые солнечные лучи увязли в тяжёлом пороховом дыму, но всё же пробились сквозь него, сначала осветив напряжённые лица ополченских ратников, вставших напротив Кремля, а затем вмиг растекаясь по спинам пушкарей и затинщиков, что суетились на внешнем валу, чтобы приготовиться к отпору Ходкевича. Ярко засияло солнце на качнувшихся копьях и секирах, устремляясь туда, на обширное Девичье поле, где уже рассеивался клочьями серый морок над травой и где всё шире и шире вытягивалась грозная стена ровного польского строя.

Смятенно переминаясь с ноги на ногу, долговязый нескладный увалень из даточных вглядывался с вала вдаль, откуда из-за пепелищ и пустырей сожжённого деревянного города, из-за обрушенного тына былого острога должен явиться ворог. Но ничего пока не обнаруживало близкой опасности. Только торчащие вкривь и вкось головешки, помятая крапива да огорбки разворошённой глины открывались взору.

Рядом с незадачливым наблюдателем хмурые ратники втаскивали на вал пушку. Тащили её на верёвках волоком, оставляя глубокие следы на свежей, ещё неутоптанной земле. Остановившись, один из ратников, немолодой смуглый мужик в тегиляе, смахнул корявыми пальцами пот со лба и укорил безделю:

— Чего ты тута крутишься, Первушка, ако телок у кола? Стыд поимей — отлыняешь. Али от страху в порты наклал? Где твой дрюк-то?

— Вона, — со смущением указал детина на воткнутое неподалёку копьё.

— Во-о-она! — передразнил мужик. — Ртище-то не разевай. Сотник узрит, задаст тебе порку.

— Пра, с такими дурнями токо и воевать, — посетовал другой мужик, плюнув в сторону Первушки.

— Ещё поглядим, кто дурней, — не стерпел обиды детина.

— Потолкуй у меня! — погрозил обидчик и немедля велел: — А ну впрягайсь с нами!..

Слева и справа через вал и по тесовым настилам через ров густо повалила дворянская конница. Вперемешку с ней, но приотставая, двинулись пешцы.

По всей длине ополченских укреплений и впереди их заколыхались стяги: в самой серёдке на выносе — малиновое с густым золотым шитьём княжеское знамя, за ним — пестрота самых разных полковых, отрядных и станичных прапоров. У засмотревшихся даточных ратников разбегались глаза. Вышитые золотом и серебром, цветными шелками, украшенные узорочьем и рисунками, кистями и бахромой, знамёна не могли не привлекать взора.

— Эх любота, таку бы красу не во зло, а на радость! — пожалел немолодой ратник, содвинув тяжёлую шапку с вшитыми в неё железными пластинами на затылок.

Были среди знамён тафтяное лазоревое с алой опушкой, зелёное с жёлтыми краями, пёстрое с белыми, лазоревыми, чёрными, жёлтыми да багряными клинцами, жёлтое со сказочным зверем грифом, чёрное с вышитым золотом орлом, чёрное же с крестом и херувимами, синее с серебряным месяцем и звёздами. Но преобладали цвета червлёные, чермные, огнеподобные.

— Гли-ко, Пожарский верно! — воскликнул Первушка, показывая рукой на подбористого сурового всадника в посеребрённом шлеме с опущенной стрелкой-наносником. Светло-гнедой породный конь плясал под князем, наблюдавшим сбоку за передвижением ратников.

— Чего таращиться? — отозвался Первушке его обидчик. — Сам Бог велел князю в сече быть. Да и нам тож.

Мужики сняли шапки, стали креститься за одоление над ворогом. Им, оторванным от монастырской пашни и приставленным в подмогу к пушкарям, предстояло биться впервые, и они немало страшились.

Отъехавшие далеко вперёд от защитного вала дворяне увидели перед собою войско противника чётко и ясно. Оно было гораздо наряднее и пестрее ополченской земской рати. Словно цветы на роскошном лугу, горели на солнце одежды и блескучие доспехи польского и литовского рыцарства. Кованые шлемы были украшены гребнями-чупринами, пучками перьев, узорными козырьками и наушами, прапорцами. На копьях, перевитых цветной тесьмою, подрагивали узкие флажки. Развевалось на ветру, полыхая над долгим конным строем шляхты, большое алое полотнище с белым, осенённым короной орлом посередине.