Шрифт:
Есть ли у таких жестокосердных добрые чувства?.. Оказывается, есть.
В одном из набегов захватил Хызр в плен русскую девушку. Пригожа оказалась молодица: и статью удалась, и лицом, и обхождением. И черкес полюбил её всем пылким сердцем. Тоже был статен юноша, смел и удал, — понравился и он полонянке; да и в его юрте она чувствовала себя свободной.
Проведал про красоту пленницы Хызра десятник и велел привести её. По закону «Ясы» никто не волен распоряжаться судьбами пленников и пленниц, кроме хозяина. Даже сам повелитель... Поэтому и не послушался Хызр своего начальника.
Но однажды, отлучившись по делам, он нашёл свою возлюбленную мёртвой, всю истерзанную, с отрезанной грудью.
Вскипела кровь в жилах горячего черкеса, он схватился за нож, но опомнился вовремя, и благоразумие ему подсказало: «Если ты убьёшь сейчас десятника, тебя схватят и приговорят к страшной смерти — разорвут лошадьми твоё тело надвое и бросят на съедение хищникам. Выжди благоприятный момент и тогда убей...»
Он наклонился над мёртвой и в ногах увидел маленький, на тонкой тесёмочке крестик. В память о возлюбленной Хызр нацепил его себе на грудь и сразу почувствовал облегчение.
Ночью черкес вырыл в степи могилу, опустил в неё мёртвую и засыпал землёю. А возвращаясь, повстречал странного человека, согбенного, старого, неведомо откуда появившегося.
И сказал ему старец:
— Прими веру своей любимой и отринь мысли о мщении — знай, что убийцы и так будут жестоко наказаны. А улучив миг, беги к русским...
Хотел возразить черкес незнакомцу насчёт мщения, но того уже и след простыл, будто и не было никого...
И действительно, вскоре десятник и два его тургауда при взятии русского городка были заживо сварены кипящей смолой, а Хызр, уверовав в справедливость слов старца, сбежал от ордынцев и, плутая по дремучему лесу, наткнулся на сторожу Андрея Попова. Там он выучился говорить по-русски, принял крещение в праздник одного из двенадцати учеников Христа святого апостола Фомы и назван его именем.
И стал язычник Хызр верностным христианином Фомой Хецибеевым. Не забывал, как некоторые, бить перед образами поклоны три раза в день. Замаливал грехи свои...
Но был Фома хорош и как воин-разведчик — глаза и уши Андрея Попова.
Мамай со своим войском находился уже недалеко — Фома с двумя товарищами наблюдали передвижение ордынцев от устья Воронежа; Хецибеев даже узнал в усатом кабардинце своего бывшего тысячника. И задался вопросом: «Пошлёт ли хан воинов на разграбление Рязани?..»
Знать это надобно... Если князь Олег присоединится к Мамаю, хан на этот раз не тронет его стольного города. И вскоре выяснилось, что Мамай не собирается посылать свои разъезды грабить и жечь, а тихо проследовал дальше и, судя по всему, на Семён-день, то есть 1 сентября, выйдет к Оке.
Но ратники Дмитрия Ивановича на неделю опередили ордынского хана, побывав на окском берегу 25 августа, и уже скорым шагом идут к Куликову полю.
Мамай тоже идёт, и скоро сторожа Попова окажется в тылу. Что делать? Сняться и скакать к полю? А кто будет наблюдать за неприятелем и разгадывать его намерения? Да в конце концов не было повеления московского князя бросать сторожу... Такие мысли одолевали не только Попова, но и многих опытных воев-разведчиков. Видели они в своих вылазках немалую силу Мамаеву, и здесь уже тревожились не о себе — как им быть? — а задавали нелёгкий вопрос: сумеют ли воины великого князя одолеть эту силу?! Должны, но только не засомневался бы сам Дмитрий Иванович... Но его уверенность будут питать сторожевые дозоры...
Тут-то Господь и явил Фоме Хецибееву чудо!
Нёс разведчик службу, с вечеру стоял на дубовой башне. Солнце только что опустилось за лес, по небу разлилась густая синева, но одно большое облако быстро стало приближаться к стороже. Фома взглянул наверх, и вдруг из-за облака возник полк велик весьма. Всмотрелся православный черкес и узнал басурманов. Но с южной стороны этого большого облака появились два юноши. Как солнце, светились их лица, а в руках они держали мечи острые.
То были святые мученики Борис и Глеб, принявшие смерть от своего брата — окаянного Святополка, который, убив их, захватил силой княжеский стол в Киеве, за что и был посрамлён, а затем изгнан в Польшу великим Ярославом.
— Кто велел вам наше отечество терзать? — гневно вопросили юноши у ордынских военачальников.
И начали сечь басурманское войско. Ни один из ворогов не избыл смерти...
— Вот так и великий князь московский одолеет Мамая, — на прощание сказали святые Борис и Глеб Фоме Хецибееву.
Узнав об этом, Андрей Попов сразу повелел:
— Скачи немедленно к Дмитрию Ивановичу и поведай ему о видении... Укрепи его дух.
Прискакав, Фома поведал великому князю о видении, а в ответ услышал:
— Не рассказывай более никому!
И увидел Хецибеев, что княжеский дух весьма укреплён. Дмитрий Иванович добавил при этом:
— Верю словам святым Бориса и Глеба, но победу ещё сотворить надобно, не расслаблением, а токмо силою её возымеешь...
Потом московский князь удалился и, воздев руки к небу, начал говорить:
— Господи, человеколюбец, молитвами святых мучеников Бориса и Глеба помоги, Господи, как Моисею, как Давиду на Голиафа, и Ярославу на Святополка, и прадеду моему, великому князю Александру, на хвалящегося римского короля, который хотел его разорить. Не по грехам моим воздай, мне, Господи, ниспошли, Господи, милость свою и просвети нас благоутробием своим. Помоги рабам своим христианам, что именем твоим прозываемся.