Копаясь в ржавых запчастях, я поглядывал на Севера. Уж он-то должен проявлять интерес. Не первый раз ведь – группу водил. Должен быть фанатом этого дела. Но поиски занимали его ещё меньше, чем меня. Когда мы добрались узкой винтовой лестницы, я не выдержал:

– Север, зачем ты здесь?

– Зачем… – он немного смутился. – Мертвый пригород, закрытая зона, настоящие люди и чувства.

– Нет, – я посмотрел в глаза. – Зачем ты здесь сейчас? Ведь не в мусоре копаться?

– Шёл бы ты… – Север стал серьезнее. – Ещё не в курсе?

Я мотнул головой. Мой напарник вздохнул, чуть расслабился.

– Раньше группу водил я. Мы бегали от патрулей, резали периметр, срывали маячки. – Он сжал кулаки, усмехнулся. – Черт, нас травили, как мародеров! Это было по-настоящему.

– А теперь нет?

– А теперь, – зло пнул ящик, – вечерняя прогулка. Не успел оглянуться, она у руля, мы дружим с учеными…

Случайный сквозняк принес странный запах. Тяжелый, несвойственный месту. Винтовая лестница тянулась на второй этаж и выше, к маленькой комнате наблюдательного поста. Я прошел последний изгиб и замер. На ступенях лицом вниз лежал человек. Вернее, труп. Мятая серая куртка, спортивные штаны, грязные кроссовки. Тело ссохлось, одежда больше походила на пыльное тряпье – он лежал здесь не один месяц.

– Ахренеть, – поморщился Север. – Ещё один.

Я вопросительно уставился н него.

– Находим иногда. Мародеры, они такие…

Неудачливый искатель растянулся на ступеньках как тряпичная кукла. Правая рука вытянута вперед, в ладони зажата рукоять сломанного ножа. Дверь на пост заперта. Железная обшивка покрыта вмятинами и царапинами. В прорези замка торчит обломок лезвия.

– Чего ж он туда ломился? – Протянул Север. – И рюкзака нет. Надо глянуть на втором.

За спиной застучали ступени, мой напарник потерял интерес. Преодолевая отвращение, я склонился над телом. Всё неправильно. Ни порезов, ни пятен крови. Шея тоже в порядке. Он что, умер с голоду? Над правым запястьем нашлось тёмное пятно, спекшаяся кровь под кожей в месте, где вживляют метку. Клеймо на ладони я смотреть не стал. Внизу затарахтело, послышался тихий мат, затем глухой пинок.

– Юра, идём! Ничего здесь нет.

Когда мы выбрались из пожарной, Дана собирала рюкзак. Семен стоял с треногой, заканчивал сьемку. Камера записывала местность в спектрах, отличных от видимого. Интересно, что Вяземский хотел рассмотреть здесь? Нас выслушали спокойно, никто не захотел посмотреть. Дана помрачнела, Семен лишь пожал плечами – его больше занимала измерительная техника. Пока они собирались, я взял бинокль, отошел на сотню шагов, чтобы рассмотреть наблюдательную площадку. Балкончик был завален мусором, одна из стен покрыта копотью. Между перилами торчала верхушка антенны.

Солнце коснулось горизонта. Мы двинулись к больнице. По рации Шут сказал, что встретит нас внутри. Издали местная лечебница походила на памятник временам бесплатной медицины и бюджетного финансирования. Четыре этажа облупившейся плитки, битых кирпичей и грязного стекла. У подъезда навсегда застыла машина «скорой». Не хватает только назойливых бабушек, санитара с сигаретой и горшка с геранью в окне.

Ворота приемного пункта распахнуты настежь. Мы втянулись в темный коридор, прошлись между рядами столов и косилок. В таких местах можно снимать фильмы ужасов. На одной из каталок в позе лотоса сидел Шут. Как только завернулся в сапогах? Когда мы подошли, он открыл глаза и шумно втянул воздух, словно вынырнул из-под воды.

– Долго вы. Я почти заснул, – сказал спокойно, бесцветно. Всегдашняя веселость куда-то испарилась.

– Нервы у тебя… – Семен поежился – солнце почти село, больница погружалась во тьму.

– Пойдем. – Шут стал на ноги и побрел вглубь здания.

Миновав пару подсобных помещений и регистратуру, мы поднялись на второй этаж. Надпись у входа гласила «Терапевтическое отделение». Словно у себя дома, Шут прошел по коридору, свернул у поста и остановился. Перед нами оказалась одна из общих палат. Я достал фонарик и вошел, по плитке забегал бледный луч. Хлипкая дверь лежала внутри комнаты, из дерева торчали вырванные навесы. На полу валялось истлевшее тряпье и мусор. Вдоль стен – пара одеял и грязный матрас. В углу нашлась гора консервных банок. Всё покрыто толстым слоем пыли и грибка.

– Здесь жили после эвакуации. – Дана тоже достала фонарь. – Достаточно долго.

– Что с того? – хмыкнул Север. – Стоянка мародеров или искателей, мало ли…

– Нет. Здесь были дети.

Среди мусора нашлась пара мягких игрушек, в углу – разбитый паровозик.

– А теперь гляньте сюда.

Шут повел лучом, освещая стену. По штукатурке тянулась косая линия глубоких выбоин и дыр – след автоматной очереди. Пустая оконная рама оказалась расщеплена в нескольких местах.

– Принудительная эвакуация, – выдал Семен. – Очень…

– В соседних палатах то же самое.

– Что здесь вообще творилось?! – вскинулась Дана, эхо потерялся в темных коридорах.

Когда мы выбрались из больницы, уже стемнело. Дальше дорога шла вглубь опустевшего района. Скоро я прочувствовал романтику ночных прогулок по мертвому городу. Полоска разбитого тротуара тянулась вдоль мощеного проспекта. На обочине ржавели брошенные машины. Посреди дороги попадались перевернутые фургоны, истлевший мусор и мешки – людей вывозили оперативно. По левую сторону проплывали пустые многоэтажки, вдоль дороги попадались иглы фонарей, кривые деревья, изуродованные местными осадками. Особая мертвая тишина сковала все вокруг. Я пытался напрячь недавно обретенные чувства – ничего. Здесь не было даже ветра.